Мерлин - [23]

Надо было лишь отыскать дорогу. Время, впрочем, поджимало — со дня на день погода могла испортиться, и мои сородичи отправились бы зимовать домой. Солнце и так светило тусклее, ночами подмораживало. Если они не отыщутся в ближайшее время, придется ехать до самого Маридуна — трудное и опасное путешествие для одинокого странника.

Я трогался в путь до света и ехал долго после заката. Так мне удалось довольно быстро пересечь большое пустое пространство. Фейн в преддверии зимы откочевал на север; я и не догадывался, как далеко, пока на горизонте не выросла черная громада Калиддонского леса. Видимо, в прошлом году, перебираясь на зимние пастбища, мы обогнули его с запада. Кратчайший путь на юг лежал через лес, но я страшился въехать в его тень.

Однако время поджимало, и я, приготовив копье и лук, повернул на дорогу, которая вела в лес, надеясь пересечь его дня за три-четыре.

В первые сутки не произошло ничего примечательного. Я ехал сквозь буйство осенних красок — багрянец и золото пламенели в косых лучах. Только шелест сухой листвы да треск сучьев под копытами пони, редкий птичий крик или беличье цоканье отмечали мой путь через лес. Средь огромных, обросших зеленым мхом ясеней и дубов, раскидистых рябин и вязов, стройных сосен и курчавого тиса царила тишина, и она ясно давала понять, что мы здесь лишние.

На второй день упал туман, перешедший в мелкую морось, от которой вскоре на мне не осталось сухой нитки. Несчастный и промокший до костей, я продолжал путь, пока не оказался на заросшей папоротником поляне у быстрого ручейка. Покуда я решал, где его переехать, дождь перестал, тучи поредели и проглянуло бледное солнце. Я спрыгнул с пони, провел его через заросли папоротника к воде и стал поить.

Видимо, поляна и просвет в небе подействовали на меня ободряюще, потому что я стянул мокрый наряд и разложил на камнях у ручья в надежде, что скоро совсем развиднеется. И я не ошибся.

Однако, когда облака разошлись, неподалеку затрещали кусты. Я машинально затаился и стал невидимым. Шум приближался, и я, разумеется, его узнал — прямо на меня бежал дикий кабан, за которым гнался охотник.

Через мгновение вепрь-исполин выбежал из подлеска в каком-то десятке шагов выше меня по течению. Его черная шкура была исчерчена белыми отметинами. Как подобает старому вояке, он не замедлил бега, со всего разгона влетел в ручей, пронесся по воде, поднимая фонтан брызг, и исчез на другом берегу.

Следом появился всадник. В тот миг, когда конь с седоком вылетел из подлеска на берег, солнце пробило тучи, и луч света копьем ударил с небес, осветив дивное зрелище: красавец-конь цвета утренней дымки, длинноногий и легкий. Не конь — олень: белая грива плещет на ветру, ноздри раздуты от запаха вепря. Всадница, стройная и яростная, глаза расширены от охотничьего азарта, распущенные волосы цвета полуночи струятся за спиной, солнце бьет в начищенные бляхи серебряного нагрудного доспеха, тонкая рука сжимает серебряное копье — застывший лунный луч, подхваченный на лету.

В тот же миг я узнал в охотнице девушку с волосами, как вороново крыло, которую видел в пламени.

Еще через мгновение я усомнился, видел ли ее вообще, потому что конь вспорхнувшей птицей перелетел ручей. Вместе со своей ношей он опустился на другом берегу и пропал в зарослях вслед за кабаном.

Если б не звук продолжающейся погони, я бы счел, что все это мне померещилось. Треск и топот удалялись, поэтому я быстро натянул одежду, перевел пони через ручей и поскакал вдогонку.

След был виден отчетливо, но настигнуть их не удавалось, и я не видел ни вепря, ни охотницы, пока едва не наехал на них посреди зеленой поляны в самой чащобе.

Огромный вепрь лежал на брюхе, подобрав ноги, тонкое копье уходило через могучую лопатку вглубь, где острый наконечник пронзил сердце, громадные клыки были желтые и загнутые, хитрые маленькие глазки сверкали жаждой крови. Девушка еще не спешилась, ее скакун победно фыркал и рыл копытом землю.

Она не обернулась, хотя я с треском ломился сквозь тисовый лес — все ее внимание было приковано к вепрю. И впрямь, добыча досталась редкостная. Уж я-то всяких вепрей повидал и сам изведал охотничий трепет при виде мчащегося навстречу кабана. Однако такого великана я еще не видел, как и таких хладнокровных охотниц.

Была то отвага или надменность?

Победный блеск глаз, твердый подбородок, царственная осанка… во всех ее прекрасных чертах сквозила привычка повелевать. Передо мной была девушка, которая при всей своей юности — вряд ли она перешагнула пятнадцатую весну — ничего не страшилась, ни перед чем не отступала и никогда не признавала поражения.

Только насытившись созерцанием убитого вепря, она снизошла до того, чтобы заметить меня.

— Тебя не звали, чужак.

После певучей речи Подземных жителей ее выговор показался мне странным, но слова я разобрал — почти так же говорили в Ллионессе.

Я покаянно склонил голову.

— Прости меня, я и впрямь чужак.

— Вина твоя не в этом, — заметила она.

Она перебросила ногу через седло, спрыгнула на землю, подошла к вепрю и остановилась, с удовлетворением глядя на него.

— Он славно постоял за себя.