Мерлин - [15]

Не сочтите за хвастовство, но я испугался гораздо меньше, чем оставшись один в тумане. В моих будущих убийцах не было ни ненависти, ни вражды. Они вовсе не желали мне зла. Да и что тут, с их точки зрения, дурного? Душа юноши возродится в другом теле, или же он переселится в Иной Мир, к Древним, в счастливый край, где не ведают зим и ночей. В любом случае можно сказать, что ему повезло.

Ради этих завидных благ он должен погибнуть. Что ж, раз иначе нельзя, значит, и обсуждать тут нечего. А потом ему все равно умирать — раньше ли, позже ли. По их мнению, я не должен был обижаться.

Итак, я лежал на земле, ждал, когда солнце взойдет над окрестными холмами. С первым его лучом на менгире Вриса должна была нанести удар, и я, как всякий христианин на моем месте, молился, чтобы мучения были краткими.

Солнце озарило менгир, пение смолкло, стоящие вокруг завопили, нож блеснул и змеей метнулся ко мне.

Я что есть силы зажмурился и услыхал крик.

Я открыл глаза. Вриса левой рукой сжимала запястье. Лицо ее побелело от боли. Она кричала и скалила зубы. Рукоятка ножа лежала на земле, лезвие брызгами желтого стекла рассыпалось по траве.

Элак выкатил глаза и так крепко стиснул копье, что кровь отхлынула от пальцев. Другие кусали кулаки, кто-то бросился на землю и завизжал.

Я перекатился и сел. Мудрая старуха племени Герн-и-фейн протолкалась вперед, простерла руки и стала смотреть на встающее солнце, что-то бормоча нараспев. Потом она взмахнула руками и бросила короткое властное слово. Двое мужчин, обмирая от страха, подошли и развязали мне руки.

Теперь будут говорить, что я сломал кинжал колдовством. Слышал я и такое — немудрено, мол, что он рассыпался. Знамо дело, бронза не берет заговоренных.

Так вот, я был изумлен не меньше других и ничуть не чувствовал себя заговоренным. Да я тогда и не знал секретов древней науки. Я просто рассказываю, что случилось. Хотите — верьте, хотите — нет. Однако, когда жертвенный нож блеснул в воздухе, перед ним возникла рука — «облачная рука», как говорит Элак. Нож ударил в загадочную ладонь и рассыпался вдребезги.

Запястье у Врисы уже распухло. Удар был такой сильный, что бедная девочка едва не сломала себе руку. Я говорю «девочка», потому что вскоре узнал, что она лишь на год-два старше меня, хоть уже стала предводительницей. Герн-и-фейн, ведунья с глазами, как острый кремень, и сморщенным бурым лицом, приходилась ей бабкой.

Герн-и-фейн мигом распознала знамение. Она подняла меня на ноги (солнце уже взошло, яркий свет бил прямо в лицо) и долго смотрела в глаза, потом обратилась к остальным и что-то взволнованно залопотала. Ее соплеменники только таращили глаза, но Вриса медленно подошла, взяла меня за скулы, большими пальцами оттянула веки вниз и заглянула в глаза.

Лицо ее озарилось. Забыв про боль, она стала звать остальных, чтобы и те посмотрели. Пришлось терпеть, пока все, один за другим, изучали цвет моих глаз.

Убедившись, что у меня и впрямь золотые глаза сокола, Герн-и-фейн возложила мне на голову руки и возблагодарила Луга-Солнце за дивный дар.

Потом я узнал, что это было время, когда клан считал, что нужно принести хорошую жертву, чтобы остановить череду несчастий, преследовавших их три лета подряд: трава не уродилась, овцы принесли мало ягнят, двое детей умерли от лихорадки, младшего брата Ноло убил вепрь. Они уже отчаялись, когда Элак, возвращаясь после неудачной охоты, услышал в тумане мои крики. Они решили, что их молитвы услышаны.

Элак взобрался на холм, убедился, что я действительно там, добежал до землянки и рассказал о своей удаче остальным. Было решено взять меня в плен и наутро принести в жертву. Рассыпавшийся нож придал делу новый оборот — меня сочли подарком богов… пусть явленным в недочеловеческом обличье «большого», да еще и мальчишки, но все равно подарком.

Мне не хотелось бы, чтоб банши предстали этакими умственно неполноценными детьми; впрочем, сказать о них «как дети», значит многое объяснить. Однако уж отсталыми-то назвать их никак нельзя. Напротив, они чрезвычайно сообразительны, быстро запоминают и наделены огромным запасом инстинктивного знания, которое впитывают с молоком матери.

Просто банши считали, что все потребное для жизни — солнце и дождь, оленей для охоты и траву для овец — дают «Родители»: Земля-богиня и Луг-солнце. Сила их веры была такова, что они принимали окружающий мир как безусловную данность.

В этом мире не было ничего невозможного. Небо могло внезапно превратиться в камень, реки — в серебро, а горы — в золото; под холмами дремали, свернувшись в кольца, драконы, великаны храпели в глубоких подземных пещерах, человек мог быть человеком, а мог быть богом или тем и другим вместе. Из ниоткуда могла возникнуть облачная рука и разбить нож, направленный в сердце их долгожданной жертвы. Раз так, это все надо принять.

Означает ли это неполноценность?

Не диво, что при такой вере они, раз приняв Истину, пронесли ее в сердце далеко-далеко.

Глава шестая

Я думал, что мы вернемся домой и меня отпустят. Не тут-то было. Живой дар богов еще лучше, чем жертва. Никто не собирался меня отпускать. Может быть, позже, когда я исполню то, ради чего послан. А до тех пор нечего и думать.