Мерле и Стеклянное Слово - [42]

Как и все мы, печально подумала она.

— Не ходи… через дворец. Воины-мумии везде. Больше нет никого, кто… контролирует их…

— И что они делают?

— Я… не знаю. Может быть, ничего. Или… — Он помолчал и добавил: — Не ходи. Слишком опасно.

— Я должна найти зеркало.

Сет попытался кивнуть, но у него не получилось. Вместо этого он указал на что-то дрожащим пальцем. Юнипа взглянула и поняла его.

Да, подумала она. Кажется, это выход.

— Прощай. Удачи тебе, — прохрипел Сет.

— В чем? Ты все разрушил, — промолвила она, поймав его взгляд.

Сет уже не мог ответить. Его глаза закатились, ресницы встрепенулись в последний раз. Потом легкая судорога пробежала по всему телу, и он перестал дышать.

Юнипа устало подошла к чаше с водой. Чаша была достаточно велика. Юнипа наклонилась, приблизила губы к поверхности и прошептала Стеклянное Слово. Потом забралась по мраморному сосуду наверх, перекинула ноги через край и опустилась в свое отражение.

Камень в груди потянул ее вниз.

ОСКОЛКИ СФИНКСА

Это было нелегко. Очень даже нелегко. Но Мерле все же как-то удалось удержать Фермитракса. Еще немного — и он с ревом перемахнул бы через перила и растерзал бы в клочья женщину-сфинкса и мальчишку.

И вот теперь обсидиановый лев стоял у подножия занесенной снегом лестницы и смотрел вверх на Лалапею. Запрокинув голову, закрыв глаза, она, казалось, принюхивалась к воздуху, как это иногда делал и Фермитракс, но при этом она выглядела не столь хищно. Даже это, подумала Мерле, выходит у нее изящно и красиво.

— Туда, — сказала она, и Фермитракс кивнул.

Он пришел к тому же выводу.

Мерле не знала, что им удалось уловить в воздухе. Только позже она поняла, что они почуяли снег, ведь многие звери инстинктивно предчувствуют наступление холодов и делают запасы на зиму. Со встречи на лестнице прошло некоторое время, и Мерле уже привыкла к мысли, что эта женщина-сфинкс, идущая рядом, — действительно ее мать. И что теперь позади нее, держась за ее талию, на спине Фермитракса сидит Серафин. Когда обсидиановый лев понял, что женщина-сфинкс на лестнице не враг, он ссадил Мерле на ступенях. И тут они с Серафином бросились друг другу на шею и долго стояли молча, крепко обнявшись.

Он чуть не поцеловал ее, но его губы лишь слегка коснулись ее волос, а Мерле при этом вспомнила, что не мыла голову вот уже несколько дней. С ума она сошла, что ли? Все они заключены в ловушку в этой проклятой крепости, а она думает о том, как давно не мыла голову! Неужели все влюбленные такие эгоисты? И она, значит, влюблена, если в горле как будто застрял ком, а в животе словно что-то дрожит. Неужели это и есть влюбленность?

Серафин прошептал ей на ухо:

— Мне тебя так не хватало.

Сердце Мерле колотилось как бешеное. Она была уверена, что он слышит, как стучат молоточки в ее ушах и как стремительно по всему телу несется кровь. А если он этого не слышит, значит, чувствует, как дрожат у нее ноги, дрожит вообще все.

Мерле сказала, что ей тоже не хватало его, но это вдруг прозвучало невыразительно и бледно, наверное потому, что он уже успел сказать это первым. И тогда она заговорила обо всем подряд, о разных вещах, о которых, слава богу, можно было забыть через две минуты. И почему-то показалась себе глупой и наивной.

Другое дело Лалапея.

Ведь с ней они увиделись впервые — по крайней мере, с точки зрения Мерле. Она не могла помнить ни голоса, ни облика своей матери. Она запомнила только ее руки, которые много часов удерживали ее внутри водяного зеркала. Но руки Лалапея были забинтованы, и Мерле не могла, прикоснувшись к ним, убедиться, что именно они были знакомы ей прежде.

Не то чтобы в этом была серьезная необходимость. Едва увидев Лалапею на лестнице, еще прежде, чем узнала Серафина на ее спине, она поняла, что это и есть ее мать. Она походила на нее разрезом глаз, овалом лица и длиной черных волос.

Но было и многое другое, что с первого взгляда связало Мерле с Лалапеей. Эта женщина-сфинкс обладала именно той безупречностью, той степенью совершенства, именно такой красотой, о которой Мерле мечтала. Может быть, она обретет ее, когда вырастет. Но пока ей всего четырнадцать. Ей надо повзрослеть, чтобы обрести тот лик, который она сейчас видит перед собой.

Она не могла обнять Лалапею, потому что, во-первых, боялась коснуться ее ран, а во-вторых, потому, что не знала, уместны ли нежные объятия при первой встрече. Так что они довольно сдержанно, но почти не скрывая радости, обменялись словами приветствия. Несмотря на боль, Лалапея сияла от счастья. Она явно испытала облегчение, ведь Мерле ни в чем ее не упрекала.

И за все это время Королева Флюирия не произнесла ни слова. Просто молчала, словно уже не была частью Мерле. Словно все ее мысли занимал предстоящий бой с Сыном Матери и ей не было дела до того, что происходит вокруг даже в такой момент. Мерле подумала: она что-то замышляет. Но потом сказала себе, что Королева, наверное, лучше их всех знает, что ждет впереди. Ей не до разговоров, и не надо на нее обижаться.

Фермитракс напомнил ей, что пора продолжать путь. После чего Мерле постаралась как можно короче изложить Лалапее и Серафину свой план. Припомнив, сколько всего произошло со времени их последней встречи, она хотела ограничиться только самыми необходимыми объяснениями. Но все-таки не раз ловила недоумевающие взгляды, и потребовалось немало времени, чтобы наконец рассказать, какую роль во всей истории сыграл Зимний Холод, кто он такой, кого ищет и почему они ищут его.