Мэрилин Монро. Жизнь и смерть секс-символа Америки - [13]

«Теперь у тебя есть настоящий дом и настоящая семья, милая», — сказала Грейс Годдард Норме Джин. Казалось бы, тут и счастливый конец грустной сказке. Но Док счел, что дом маловат для такой оравы, что ему достаточно собственных трех детей и что ему вовсе не улыбается кормить лишний рот. Он настойчиво уговаривал жену отдать девочку в приют — о, конечно же, ненадолго, всего лишь на время, до той мифической поры, пока он «станет на ноги» и разбогатеет. Грейс, которой перевалило за сорок, стала перед выбором: высокой ценой сохранить брак или не менее высокой ценой удержать при себе воспитанницу. Положение усугублялось тем, что Норма Джин по-детски ревновала Грейс к мужу и его детям, часто плакала и требовала внимания. Может быть, Грейс вспомнила, как друзья после отправки Глэдис в больницу уговаривали не брать на себя ответственность за дочь «сумасшедшей»: дескать, из ребенка из «такой» семьи, с «такой» наследственностью толку не выйдет.

И произошло нечто непостижимое для детского сознания: обожаемая «тетя Грейс» предала Норму Джин.

13 сентября 1935 года миссис Годдард высадила девочку из машины у ворот усадьбы из красного кирпича, построенной в колониальном стиле, — лос-анджелесского приюта для сирот.

Грейс повторила девочке примерно то же, что говорил ей самой Док: это ненадолго, только пока мы не переживем трудные времена… Неудивительно, что Норму Джин это не успокоило.

«Я принялась плакать: „Пожалуйста, пожалуйста, не отдавайте меня туда. Я ведь не сирота, ведь моя мама жива“… казалось, весь мир вокруг меня рассыпался на части».

Она думала, что чем-то провинилась, сделала что-то ужасное, и за это ее наказывают, отлучают от дома, заточают в тюрьму. Но никак не могла понять, что именно натворила.

На глазах у разрыдавшейся в свой черед Грейс сотрудники приюта увели сопротивлявшуюся девочку силой.

Став Мэрилин Монро, она вспоминала приют с содроганием. И от интервью к интервью полтора года, проведенные на улице Норт-эль-Сентро, делались все ужаснее.

Со слезами на глазах актриса рассказывала, что ей доводилось «трижды в день мыть сто тарелок, сто чашек, сто ножей, ложек и вилок, и так — семь дней в неделю… драить туалеты и ванны». А фарисеи-воспитатели платили за это ей, как и другим детям, по десять центов в месяц, на которые воспитанники должны были сами покупать себе тетради.

Заведующая приютом в беседе с Морисом Золотовым негодовала: «Просто не понимаю, зачем мисс Монро рассказывает про нас все эти ужасы. И все, что бы она ни сказала, тут же публикуют. У нас нет нужды обязывать детей выполнять какую-либо работу. В нашем штате — двадцать один сотрудник, включая одну воспитательницу на группу из десяти детей. Кухонный персонал вполне справляется с мытьем посуды. Верно, мы даем детям небольшие поручения и платим им за работу. И делаем это сознательно: ребенок должен чувствовать, что делает что-то полезное, должен ощущать свою нужность; а платим им для того, чтобы они могли потратить деньги по собственному усмотрению. А эта байка, что мы якобы заставляли Мэрилин трижды в день мыть посуду, — это же абсолютная глупость. Ребенку потребовалось бы четыре часа, чтобы перемыть такое количество посуды. Как в таком случае Мэрилин успевала бы ходить в школу, готовить домашнее задание да еще ложиться спать в девять часов, когда гасится свет?»

Лос-анджелесский приют, конечно, как и все подобные учреждения, был «казенным домом». У Нормы Джин здесь не было ничего своего. Гардероб девочки, привыкшей к модным нарядам, теперь состоял из двух одинаковых синих плиссированных юбок и двух белых блузок. Ей присвоили порядковый номер 3463. Друзей она так и не завела, снова став замкнутой и молчаливой. Магда Бернард, сестра одного из приютских воспитанниц, позже рассказывала: «Я хорошо помню Норму Джин — симпатичная благородная голубоглазая девочка, которая очень хотела быть любимой. Она была красивой, но очень грустной».

Грустная девочка действительно очень хотела быть любимой. Настолько, что когда ей все-таки приходилось общаться с другими приютскими детьми, фантазировала напропалую.

«Временами я говорила другим детям, что у меня есть настоящие, и притом прекрасные родители, которые отправились в дальнее путешествие, но в любой момент могут вернуться за мной, и как-то я даже написала сама себе открытку, которую подписала от имени мамы и папы. Разумеется, никто мне не верил. Но я вовсе не огорчалась из-за этого. Мне хотелось думать, что это правда. И, быть может, если бы я добросовестно считала, что все так и есть на самом деле, то оно бы действительно случилось».

Идеальных родителей она потом будет придумывать себе всю жизнь, будет проецировать их образы на мужей, любовников, покровителей, подруг, учителей; как правило, на людей, вовсе не подходящих для этой роли и иногда беспардонно использующих доверчивость Мэрилин и ее потребность в любви…

Фантазировала она и так: «Часто я выходила на крышу и смотрела на находившуюся в нескольких кварталах башню с компрессорной и со служебными помещениями для киностудий, где когда-то работала моя мать. Иногда это доводило меня до слез — из-за одиночества, которое я ощущала. Но одновременно у меня родилась мечта и каприз — работать там, где создаются фильмы. Когда я сказала об этом Грейс, та чуть не пустилась в пляс от радости… Я мечтала о том, что стану настолько красивой, что люди будут оборачиваться и смотреть мне вслед, когда я буду идти по улице. Я мечтала о том, как буду гордо идти в красивой одежде и все будут восхищаться мною — и мужчины, и женщины — и отовсюду будут доноситься слова восторга. Я составляла хвалебные фразы и громко произносила их, как будто это говорил кто-то другой».