Мэрилин Монро - [259]

По этому случаю Мэрилин провела много часов на примерках у Жана Луи — того самого, кто в 1953 году сшил для Марлен Дитрих на открытие ночного клуба давно прославившееся платье — тесно прилегающее к телу, украшенное цехинами, искусственными бриллиантами и изумрудами, а также шифоном, который прикрывал тело, но и радовал глаз, создавая ощущение наготы. Но на Дитрих имелось белье; Мэрилин же хотела надеть только плотно облегающее платье, усыпанное цехинами, чтобы вся ее фигура переливалась и мерцала под лучами прожекторов. Оригинальная модель была окончена буквально в последнюю минуту; Мэрилин натянула платье, не надев, как подчеркнул позднее журнал «Лайф», «под него ничего, ну совершенно ничего», и только в отраженном, рассеянном свете актриса производила впечатление одетой — воистину, она сияла как настоящая звезда. Юнис без обиняков выразила неодобрение такому смелому одеянию. «Оно бы, пожалуй, выглядело лучше, если было бы чуть свободнее», — вот ее слова, на которые Мэрилин отреагировала весело: «Побольше храбрости, миссис Мёррей, храбрости!»

Хотя и домашний, и студийный врачи рекомендовали Мэрилин со вторника по пятницу (1—4 мая) постельный режим, к Чери — она сейчас работала в «Фоксе» — обратились с просьбой ежедневно звонить Юнис и справляться о состоянии здоровья пациентки. Информация за 1 мая содержала странную приписку: «16.00: я позвонила [Юнис], а та сказала, что спросит у Мэрилин о ее самочувствии и сразу же мне сообщит. Но больше она к телефону не подошла. Я тоже не позвонила ей и ушла в 18.30». У Юнис несколько раз в апреле и мае бывали случаи, когда она пренебрегала своими обязанностями — то ли страдала кратковременными провалами памяти, то ли проявляла удивительное отсутствие вежливости. Так или иначе, Юнис, пожалуй, становилась все более похожей на врача Мэрилин.

В течение первой майской недели Кьюкор снимал кадры, не требующие присутствия Мэрилин, — сцены с Дином Мартином и Филом Силверсом^[472], с Дином Мартином и Сид Чарисс, сцены в суде, реализовавшиеся в другом съемочном павильоне, а также сцены и кадры, изображающие мир с точки зрения героини Мэрилин. Гринсон по-прежнему настаивал на двух сеансах в день, и Мэрилин по дороге к нему, как показывают записи в контрольном листке водителя, останавливалась в аптеках «Винсент», «Хортон-конверс» и еще в какой-то на Вествуде. Гринсон, как и ранее, выписывал ей множество лекарств — не против гайморита (это являлось прерогативой Энгельберга или Рубина, которых Мэрилин тоже навещала), а от тревоги и волнения, которые порождались в ней ходом реализации ленты «С чем-то пришлось расстаться». Однако барбитураты и успокоительные препараты, назначаемые ей, действовали совершенно не так, как надеялся Гринсон. Вместо того чтобы способствовать лучшей работе Мэрилин и стимулировать ее творческую отдачу, таблетки все сильнее нарушали функционирование организма актрисы; в сочетании с антибиотиками они оказывали еще более сильное успокоительное и усыпляющее воздействие, становясь причиной того, что она постепенно теряла ориентацию, а также чувствовала себя в большей степени одурманенной и сонной. Случайный наблюдатель мог бы ошибочно решить, что она ведет себя как хроническая алкоголичка. На Джоан Гринсон снова возложили обязанность возить Мэрилин, часто опьяненную наркотиками и бормочущую бессмыслицу, к ним домой и обратно, когда у Руди бывали выходные дни.

Находясь в таком состоянии, Мэрилин временами имела претензии к друзьям или вела себя по отношению к ним неподобающим образом. Случалось, что она трактовала Пат как служанку, а не как квалифицированную помощницу; например, она распорядилась провести в дом Пат вторую телефонную линию, чтобы иметь со своим агентом постоянный контакт, и актриса могла обратиться к ней с самой ничтожной просьбой или жалобой в любое время дня и ночи. Однако, когда Пат, не заплатив последний взнос, потеряла свой автомобиль, Мэрилин подарила ей новый, махнув рукой на затраты.

В понедельник, 7 мая, Мэрилин под воздействием чувства долга прибыла на работу, но через полчаса ее, попеременно то трясущуюся от холода, то обливающуюся потом, отослали домой. Предвидя такую возможность, Кьюкор и его второй исполнительный продюсер подготовились к альтернативным сценам, и вся группа отправилась на юг, на Бальбоа-Айленд, чтобы там заняться съемками кадров без Монро. Когда они добрались на место, погода испортилась, и весь следующий день моросило. Все вернулись на съемочную площадку в четверг, который был четырнадцатым съемочным днем (только один из них проходил с участием Мэрилин), что означало четыре с половиной дня опоздания — ни в коем разе не вызванного болезнью Мэрилин и вполне типичного для производства многих других картин. С обычной голливудской изобретательностью (прогнозируя, к примеру, непредвиденные происшествия, болезни, «нелетную» погоду, изменения в сценарии или новые декорации) планы менялись; в принципе говоря, 10 мая в уточненный график работ был для компенсации отставания введен всего лишь один дополнительный съемочный день.

В пятницу Мэрилин позвонила на студию и попросила Эвелин принести ей пару мелочей из гардероба, за что дублерша актрисы с удовольствием взялась. Когда Эвелин прибыла на Пятую Элен-драйв в надежде увидеться с Мэрилин, Юнис коротко и вежливо отправила ее восвояси: «Мне очень неприятно, но у мисс Монро сейчас посетитель». Как позднее сориентировалась Эвелин, в этот момент Мэрилин попросту была в другом конце дома или лежала в ванне и понятия не имела о приходе подруги. «Но что я могла поделать? — задала Эвелин через много лет риторический вопрос. — Миссис Мёррей напоминала скрытую камеру, установленную доктором Гринсоном»; кто-то иной мог бы предложить альтернативное сравнение: она напоминала миссис Денвере, отвратительную ключницу, которая терроризировала вторую миссис де Винтер после смерти Ребекки