Мэрилин Монро - [45]

Это гастрономически сусальное начало любовной истории как-то не хочется воспринимать всерьез. Тот, кто читал новеллу О. Генри «Пимиентские блинчики», поймет меня. Между тем роман развивался вполне серьезно, во всяком случае, для его участников. Однако я не намерен пересказывать все его перипетии (чем, возможно, разочарую читателя). И дело не только в том, что в романе нет ровным счетом ничего интересного и даже завлекательного — он весь настолько же сусален, как и знакомство обоих влюбленных; и не только в том, что просто скучно — вслед за биографами — описывать, какими глазами Мэрилин смотрела на Фрэдди, а он смотрел на Мэрилин и как в этих Богом благословенных занятиях проводили они время. Беда в том, что эти, казалось бы, такие жизненные и понятные каждому отношения живых людей в конце концов начинают ассоциироваться с вполне банальным (на современный манер) вариантом истории о Золушке, где бедная, но решительная девушка берет штурмом богатого, но безвольного балбеса. Кстати (вот уж действительно — кстати!), история эта опасно близка к сюжету тех самых «Хористок», к съемкам в которых Каргер готовил Мэрилин. Опасно, потому что там, где жизнь начинает подражать вымышленным схемам, надо забыть об искренности в чувствах и мыслях, там любовь обречена распасться. Бедная девушка Мэрилин стремится стать «кинозвездой» и влюбляется в богатого и обаятельного Фрэдди, а Пэгги очень хочется стать солисткой кордебалета, и она влюбляется в богатого и молодого Рэнди. Вы скажете, что в этом еще нет ничего криминального и банальные сюжеты изначально списываются с жизни, которая, к счастью, в подавляющем большинстве случаев именно банальна (если бы она была такой, как на экране, жить было бы просто невозможно). Я же отвечу вам, что в обыденной жизни и именно в силу того, что она предельно банальна, зависимость любви от трезвого расчета далеко не столь прямолинейна, как в сюжетах об экранных золушках, и в худшем случае обставлена массой дипломатических экивоков и демагогических сентенций. Если на экране то и дело любовь и расчет связываются напрямую, то только потому, что сценарист не предусмотрел между ними хотя бы тонкой прослойки из этих самых экивоков и нравоучений. В самом деле, ну что общего между стремлением стать «кинозвездой» или кем-то еще (например, солисткой кордебалета) и внезапно охватившей девушку любовью к богатому и обаятельному плэйбою? Какая связь между тем и другим и почему одно с такой странной неизбежностью влечет за собой другое? На экране эта связь очевидна, и события с неизменным ускорением устремляются к заранее заданному счастливому концу — к свадьбе и славе. Но в жизни заранее ничего не задано и, в отличие от Пэгги, Мэрилин остается и без того и без другого. Не потому ли столь быстро и легко распался ее так гастрономично завязавшийся роман (он продлился ровно столько, сколько опционный контракт с «Коламбией», то есть шесть месяцев), что, насмотревшись мелодрам и мюзиклов тех лет, аналогичных «Хористкам», и примерив на себя платья экранных золушек, Мэрилин напрямую связала расчет и чувство? Я нисколько не сомневаюсь, что Каргер ей нравился, но столь же очевидно, что она понимала, насколько он может быть ей полезен. Каргеру это тотчас стало ясно, и он почувствовал себя уязвленным: «Мне невероятно досаждали ее амбиции. Мне требовалась женщина, которая сидела бы дома. Она же ради нужного человека могла бросить все».

Итак, роман с Каргером кончился ничем. Как и до того роман с Карролом. Как и в дальнейшем почти все ее романы. Их потому и было так много (а их было много), что они кончались ничем. Мне кажется, это происходило в основном по нескольким причинам. Судьба Мэрилин, как показывают ее отношения с Каргером, с первых же ее голливудских лет чересчур опасно сближалась с экранными сюжетами и заэкранными легендами — в последний год ее жизни это сближение с мифом привело к катастрофе. Известно толстовское наблюдение: в отношениях между двоими только один целует, другой же подставляет щеку. Многочисленные мужчины Мэрилин (за редким исключением) в нее не влюблялись — они подставляли щеку. И это, в свою очередь, не могло не уязвлять Мэрилин. «Он не любил меня, — говорила она позднее о Каргере. — Мужчина не может любить женщину, к которой испытывает что-то вроде презрения. Он не в состоянии ее полюбить, если в душе стыдится ее». Учтем еще и специфическую атмосферу в Голливуде, практически вынуждающую «ради нужного человека бросить все». Учтем и особые нравы Киногорода — его расплывчатую мораль, обостренную восприимчивость, повышенную чувствительность и всепроникающую публичность частной жизни. Нетрудно представить себе, как в такой обстановке в новичке пробуждается все то, что в иных условиях лежало бы на дне души, а здесь, взбаламутившись, выплескивается в мир, привыкший к какому-то причудливому синтезу фальши и искренности. Этот мир расстраивал душевное равновесие даже у очень сильных, волевых людей. «Работе в кино сопутствуют сильные эротические переживания. Ничем не сдерживаемая близость к актерам, полнейшее взаимное обнажение. Интимность, преданность, зависимость, нежность, доверие и доверчивость перед магическим глазом камеры создают теплое, возможно иллюзорное, чувство надежности. Напряжение, расслабление, совместное дыхание, моменты триумфа, моменты спада. Атмосфера заражена эротизмом». Так писал великий Ингмар Бергман. Что же говорить о молодой девушке, детство и юность которой проходили в обстановке, которую для «воспитания чувств» никак нельзя назвать благоприятной?