Мерфи - [54]
Эти больные не вызывали у Мерфи никакого ужаса. Если все же попытаться определить те чувства, которые его охватили, то можно сказать, что среди них присутствовало нечто вроде уважения и никчемности человеческого существования. Если не считать маньяка, который являлся воплощением заходящего Платона, добившегося всего в жизни самостоятельно, все остальные больные производили на Мерфи впечатление людей, достигших состояния погруженности в самих себя и индеферентности к окружающему миру со всеми его нелепыми случайностями и случайного самого по себе. А такое состояние Мерфи определил для себя как высшее счастье, но которого, увы, ему так редко удавалось достичь.
После того как экскурсия завершилась и все наставления Бома получили наглядное разъяснение, Бом довел Мерфи до стыка коридоров и объявил:
– Пока все. К работе приступать завтра в восемь.
Бом не спешил, однако, уходить, ожидая изъявлений благодарности со стороны Мерфи. Тыкалпенни ткнул Мерфи пальцем в ребра.
– Огромное вам спасибо, – пробормотал Мерфи.
– Не стоит благодарности. Есть вопросы?
Мерфи от вопросов благоразумно воздержался, но при этом сделал вид, что исправно задумался.
– Дело в том, – сказал вместо Мерфи Тыкалпенни, – что ему… что он бы хотел начать прямо сейчас.
– Это пусть решает господин Том, – отмахнулся Бом.
– Господин Том возражать не будет, – заверил Бома Тыкалпенни.
– А вот я получил распоряжения, из которых совершенно четко явствует, что Мерфи должен приступать к работе утром.
Тыкалпенни снова ткнул Мерфи в ребра, на этот раз совершенно напрасно. Мерфи страстно хотелось проверить, подтвердится ли его удивительное впечатление, что тут, в М.З.М., ему повстречалась удивительная порода людей, которую он всегда искал и уже было отчаялся найти, и попроситься начать работу он мог бы и без помощи Тыкалпенни. К тому же ему хотелось, чтобы Тыкалпенни побыстрее занялся устройством обогрева его комнаты.
– Мне, конечно же, известно, – проговорил Мерфи, – что тот месячный срок, который мне здесь предстоит провести, начинается с завтрашнего утра, но дело в том, что господин Решенье проявил большую любезность и не возражал против того, чтобы я приступил к исполнению своих обязанностей тотчас же, если бы мне того захотелось…
– И что, вам этого действительно так хочется? – спросил весьма удивленный Бом, который, кстати, видел второй по счету тычок Тыкалпенни в ребра Мерфи.
– Ему, знаете ли, помимо этого еще бы очень хотелось… – снова ввязался Тыкалпенни.
– А ты, – рыкнул Бом на Тыкалпенни с такой яростью, что у Мерфи внутри все подскочило, – а ты заткнись, закрой свою вонючую пасть, нам здесь прекрасно известно, чего тебе хочется!
И Бом упомянул кое-что из того, чего бы Тыкалпенни очень желал. Тыкалпенни пришлось вытереть лицо от пота, который его прошиб. Тыкалпенни делил получаемые им выговоры на два вида: те, которые вгоняли его в пот, и те, которые его в пот не вгоняли. Иных различий он не делал.
– Да, вы знаете, мне бы очень хотелось приступить к работе вот прямо сейчас, если, конечно, мне будет позволено.
И Бом сдался. Когда глупец начинает действовать сообща с глупцом, то честному человеку остается лишь умыть руки. А глупец, который действует заодно с плутом в ущерб самому себе, – против такого союза никто не устоит. О чудовище гуманности и просвещения, приходящее в отчаяние от мира, в котором единственными естественными союзниками являются дураки и проходимцы, восхищайся Бомом, который лишь однажды смутно ощутил то, что ты так остро ощущаешь столь часто, – шуршание рук Пилата в мыслях…
И Бом позволил Мерфи предаться своей глупости, а Тыкалпенни идти восвояси.
Мерфи, надев выданную ему форму, но отказавшись снять галстук-бабочку желто-лимонного цвета и, очевидно, потому чувствуя себя так, словно он еще продолжает постылые поиски работы, явился в два часа к Бому и тем самым принялся за деятельность, которая, как он надеялся, изменит его существование к лучшему, не зная при этом, каким образом изменит, почему изменит и действительно ли к лучшему.
В восемь часов Мерфи к его большому сожалению пришлось закончить свою смену. Бом отправил его отдыхать, вслух и громко обругав за неловкость, с которой Мерфи обращался с подносами, кроватями, термометрами, шприцами, подкладными суднами, медицинскими инструментами, отвертками, винтами и всем прочим, но про себя, мысленно, похвалив за ловкое умение, с которым он, то есть Мерфи, обращался с пациентами, чьи имена и наиболее заметные особенности он за шесть часов успел запомнить; Мерфи удивительным образом за такой краткий срок сумел почувствовать, что от больных можно ожидать, а чего – жди, не дождешься.
А тем временем Тыкалпенни, растянувшись во весь рост на полу «не совсем мансарды, но и не чердака», пытался запустить старенький маленький газовый обогреватель. Борьбу свою Тыкалпенни вел при свете огромной свечи. Когда в комнату заявился Мерфи, Тыкалпенни рассказал ему, как у него зародилась идея, как идея эта обрела образ, сначала смутный, а потом все более четкий, как образ воплотился в эту дурацкую штуку, которая почему-то не хочет работать. Целый час ушел на то, чтобы идея превратилась в образ, а образ – в предмет, который следует искать. Еще час ушел на то, чтобы дурацкое устройство найти, приволочь его на чердак, установить на полу. А теперь оно почему-то не хочет работать. Устройство выглядело невероятно пыльным и ржавым, из него торчали спирали асбеста. Как Тыкалпенни ни старался, оно не хотело работать. Казалось, оно специально было изготовлено так, чтобы исключить возможность зажигания в нем газа.
