Мерфи - [5]

и продавцом мороженого «Эльдорадо», который, поставив в сторонку свой лоток с мороженым, позволил себе немножко передохнуть. Райское дело – отдых. А по набережной прогуливались всякого рода творческие личности: писатели, писаки, «невидимки», пишущие для других, безымянные «негры», творящие, но нигде не поименованные, журналисты, музыканты, поэты-лирики, органисты, художники, декораторы, скульпторы, создающие произведения малых и больших форм, бродячие псы, критики и обозреватели, неизвестные и знаменитые, совершеннолетние и несовершеннолетние, самцы и самки, пьяные и трезвые, смеющиеся и плачущие, стайками и по одному. У другого берега виднелась целая флотилия барж, нагруженных пестро-цветной макулатурой, стоящих на якоре или просто уткнувшихся в прибрежный ил. Высокая дымовая труба, говоря метафорически, снимала перед мостом Баттерси шляпу. На воде буксир грудью весело толкал баржу, пенившую реку. Эльдорадовый мороженщик заснул и обмяк, приличный пенсионер теребил свою невероятного красного цвета гимнастерку и приговаривал: «Черт бы побрал эту погоду, как она меня достала!» Часы на башне Челсийской Старой Церкви неохотно пробили десять. Силия поднялась и отправилась назад, по тому же самому пути, по которому и пришла. Но вместо того, чтобы побыстрее добраться на Лоте Роуд, как ей того хотелось, она совершенно неожиданно для себя оказалась на Креморн Роуд. А тот мужчина по-прежнему стоял в устье Стадионной улицы, хотя уже и в несколько иной позе.

– Черт бы побрал эту твою историю, – ворчал старик Келли. – Я уже совсем запутался.

А Мерфи стоял, засунув руки в карманы и скрестив ноги; газетка валялась перед ним, а сам он смотрел прямо перед собой. Вот тогда Силия уже безо всяких обиняков сама подошла к нему («Развратная девица!» – возмутился старик Келли), а потом они рука об руку пошли себе прочь, а газетка с гороскопом на июнь так и осталась лежать в придорожной канаве.

– Темно уже, включи-ка свет, – попросил старик Келли.

Силия включила свет и поправила старику подушки.

И начиная с этого момента, они, Мерфи и Силия, сделались неразлучными и незаменимыми друг для друга.

– Подожди, подожди! – вскричал старик. – Не так быстро! Ты многое пропустила! Вернись к тому, как вы пошли себе рука об руку. Ну а дальше что было?

Силия влюбилась в Мерфи, а Мерфи влюбился в Силию, то была любовь с первого взгляда, поразительный случай разделенной любви. Да, все началось именно с того первого долгого взгляда, которым они обменялись, стоя в самом начале Стадионной улицы, а не с того момента, когда они уже шли рука об руку, или с какого-нибудь более позднего события. В том, как они двинулись прочь со Стадионной, все уже и обозначилось. Мерфи много раз ей потом об этом говорил, когда они сиживали в «Барбаре», «Бакарди», «Барокко»… а вот, правда, в «Брамантипе» они никогда не бывали… Всякий раз, когда они расставались, время в разлуке казалось ей бессмысленной вечностью; нечто подобное испытывал и Мерфи, и выражал он свое настроение, возможно, еще более решительно, чем Силия, в таких словах: «Что такое моя жизнь теперь без Силии?»

А в следующее воскресенье, когда луна пребывала в конъюнкции,[18] он сделал ей предложение в крытом саду субтропических растений в Парке Баттерси, сразу после того, как прозвенел звонок, предупреждающий посетителей, что сад закрывается и пора уходить…

Старик Келли простонал:

– Ну и?…

Силия приняла предложение.

– Вот дурочка! – воскликнул старик Келли. – Просто архидура!

Мерфи, почерпнув кое-какие идеи из «Города Солнца» Кампанеллы,[19] заявил, что им следует пожениться, причем обязательно, несмотря ни на какие препятствия, еще до того, как луна попадет в оппозицию.[20] Стоял сентябрь, солнце снова находилось в Деве, их отношения еще не были, так сказать, узаконены.

Старик Келли не мог более сдерживаться, он даже привскочил на своей кровати, отчего у него открылись глаза – а он так и предполагал, что от такого движения глаза его обязательно раскроются, – и потребовал, чтобы ему немедленно сообщили все подробности: кто, как, что, где, каким образом, почему, каким способом и когда. Слегка копнуть – и почти в каждом старике обнаружится оратор, не хуже самого Квинтилиана.[21]

– Так все-таки, кто же такой этот твой Мерфи, ради которого, насколько я понимаю, ты и работу свою забросила!? Что он из себя представляет? Откуда он взялся? Из какой он семьи? Чем он занимается? Есть ли у него деньги? Имеются ли у него какие-нибудь виды на будущее? У него вообще за душой что-нибудь есть?

Силия начала отвечать на вопросы старика в том же порядке, в каком он их задавал. Мерфи – это Мерфи. Продолжая давать ответы, она сообщила, что у него нет никакой определенной профессии и никакого определенного занятия; прибыл он из Дублина… («Боже мой, какой ужас!» – воскликнул тут Келли)…у него, насколько известно Силии, имеется один дядя, некий Квинси, преуспевающий бездельник, живущий в Голландии; Мерфи пытался вести с ним переписку; Мерфи, насколько она может судить, нигде и никогда не работал; иногда у него заводились кой-какие деньжата, достаточные для того, чтобы купить билет в турецкие бани; Мерфи считал, что его ожидает великое будущее; и никогда он в разговорах не возвращался к прошлому. Мерфи – это Мерфи, вот и все. И у него есть его Силия.