Мерцание золота - [40]

— Сначала здесь были тевтонцы, а потом их разгромили поляки, — сказала Лиля, когда я поделился с ней своими наблюдениями. — Помните Грюнвальдскую битву?

— Кто же ее не помнит, — хмыкнул я. — Литовцы Грюнвальд называют Жальгирисом.

— Да, Витовт тоже в ней участвовал, — согласилась Лиля.

— И три полка русских, — уточнил я. — Хотя смоляне в то время были не совсем русскими.

— Этим пусть историки занимаются, — махнула рукой Лиля. — Мы с поляками будем говорить о литературе.

— Поляки ведь не понимают по-русски, — сказал я.

— В Гданьском университете прекрасная кафедра славянской литературы, — обиделась Лиля. — Там и специалисты по русской имеются.

— А по немецкой?

— Конечно, — посмотрела на меня Лиля. — Если хотите, можем съездить в Мальборк.

— Мальборк — это Мариенбург? — уточнил я.

— Да, столица Тевтонского ордена.

— А что в этой вашей столице? — вмешался в наш разговор Егор.

— Замок, — сказал я. — Самый большой в Восточной Европе.

— С привидениями? — обрадовался сын.

— Наверное, — пожал я плечами. — В нашем Несвижском замке, например, до сих пор Черная дама гуляет. А здесь, видимо, крестоносцы.

— Нет никаких привидений, — сказал критик Чупров, подслушивавший нашу беседу. — Это выдумки обывателей.

— Есть, — отчеканил Егор. — Если есть замок, значит, в нем живут привидения.

Чупров усмехнулся. Спорить с одиннадцатилетним отроком было ниже его достоинства.

— О чем беседуем? — подошел к нам писатель Плужников.

— О привидениях, — сказал я.

— О чем?! — широко раскрыл глаза Плужников.

Он приехал на конференцию из Калифорнии, и привидения в программе, которую он получил по электронной почте, не значились.

— Это в Мальборке, — успокоил я его. — А здесь, в Гданьске, только поляки.

— Мы вообще в другом городе живем, — сказал Егор. — Как он называется?

— Сопот, — ответила Лиля. — Лучший польский курорт. Каждый поляк стремится приехать сюда хотя бы раз в год.

— Зачем? — спросил Егор.

— Отдохнуть, — удивилась Лиля.

— Что-то я не видел там развлекательных центров, — хмыкнул Егор.

— Поляки, в отличие от москвичей, отдыхают на пляже, — сказал я. — Море видел?

— Мутное, — поморщился Егор. — И холодное.

— Может быть, погода наладится, — обнадежила нас Лиля. — Егор, тебе нравится Гданьск?

— Ничего, — посмотрел по сторонам сын. — Иностранцев много.

— Немцы хотят увидеть свою историческую родину, — сказал я. — Меня тоже на Днепр тянет.

— Когда ты там был в последний раз? — спросил Егор.

— Лет пять назад.

— Вот и они приезжают сюда раз в пять лет. А то и в десять.

Он засмеялся.

Я понял правоту Чупрова, когда тот не стал спорить с ребенком.

— Когда у нас заседание? — повернулся я к Лиле.

— Прямо сейчас. Егор, ты с нами?

— Конечно, — сказал сын. — Я и блокнот взял.

Мы поднялись по лестнице в зал и расположились за столиками по четыре-пять человек.

Вместе с нами за столиком оказались Чупров и некто Хвастов, председатель какого-то международного писательского союза.

— Где размещаетесь? — спросил я его.

— В Берлине, — сказал Хвастов.

Он не походил на немца, но тем не менее было понятно, что человек приехал из Берлина.

— Кого будем слушать? — спросил Хвастов Чупрова.

— Плужникова, — зевнул тот. — Рассказы о Пушкине или что-то вроде того.

— Похожее было у Абрама Терца, — вспомнил я.

— Много у кого было, — снова зевнул Чупров.

Наверное, по дороге из Москвы в Гданьск он плохо спал.

— Да устал я от писателей, — сказал Чупров. — Пишут и пишут.

Это была чистая правда. Некоторые писатели действительно писали больше, чем следовало.

Лиля представила Плужникова, нашего калифорнийского гостя, и тот начал читать только что написанные рассказы. Надо сказать, чтение художественной прозы, пусть и своей, не было его призванием. Плужников читал невыразительным голосом, часто сбивался, и уяснить, каким боком затесался в эти рассказы Пушкин, было сложно.

— Чем он в Калифорнии занимается? — спросил я Чупрова.

— Преподает в университете.

Я покачал головой и посмотрел по сторонам. Народ откровенно скучал, а Егор просто спал, свесившись набок. «Как бы не свалился со стула», — подумал я.

Егор вздрогнул, открыл глаза и прислушался к бормотанию Плужникова.

— Кошмар! — громко сказал он.

Хвастов откинулся на спинку стула и захохотал. Наверное, ему нечасто доводилось смеяться в Германии, и в Польше он решил отхохотаться на годы вперед. Я даже позавидовал ему.

Плужников сбился, сверкнул в нашу сторону очками и закончил чтение.

Ему радостно похлопали.

— Так будет каждый день? — спросил меня Егор, когда мы вышли на улицу.

— Может, через день.

Я посмотрел на Лилю. Она беседовала с импозантным бородатым мужчиной.

— А это кто таков? — спросил я Чупрова.

— Ты не знаешь Берра?!

От удивления Чупров перешел на «ты», и мне это понравилось.

— Откуда мне знать, — вздохнул я. — Сами мы не местные…

— Ладно-ладно, — похлопал меня по плечу критик. — Это знаменитый славист из Ниццы Роже Берра. Он, между прочим, был секретарем Бориса Зайцева. А теперь владелец самой большой коллекции картин художников-эмигрантов.

— Русских? — уточнил я.

— Естественно.

— Он хорошо говорит по-русски, — сказал Егор, внимательно слушавший наш разговор. — Но немножко не так.

— Конечно, не так! — оживился Чупров. — У него, в отличие от нас, настоящий русский язык, тот самый, который вывезли с собой эмигранты. Видишь, как на него смотрит юная критикесса? Раскрыв рот.