Мераб Мамардашвили: топология мысли - [77]

.

Классическим примером формирования и ориентации в смысловом поле для Выготского была детская игра. Здоровый ребёнок играет в игре не вещами, а смыслами вещей, в смысловом поле. Перепредмечивание предмета, превращение вещи в игрушку (папка становится пароходом) означает включение в отношения иного, игрового, не натурального, смысла. И с ним (в нём) ребёнок и играет. При этом граница между игрой и не-игрой, между этим игровым миром и тем, неигровым – сугубо смысловая, не натуральная. Ребёнок прекрасно знает, что это тапок, но играет в пароход. Но игровое пространство для него более важно, чем натурально-вещное.

Формирование у человека смыслового хронотопа задаёт ему и разумное, собственно, человеческое поведение. Животное не играет в смысловом поле. Больной ребенок, умственно отсталый, также не может играть и вообще существовать в смысловом поле. Он зависит от натурального поля, от поля конкретных вещей.

Смысловое поле, в котором обитает разумный человек (человек в норме) также не анализируемый феномен. Либо оно есть, либо его нет. Оно держит и определяет действия человека. Выготский с коллегами показал, что здоровый человек в норме благодаря смысловому полю способен держать контроль над с ситуацией и ориентироваться в ней [Выготский 1981]. Больной, умственно отсталый (при деменции и парафазии) зависим от натурального поля, он не держит смысла, не контролирует ситуацию, не может встать над ней. Этот человек привязан к конкретным вещам, предметам, к конкретной, натуральной ситуации. Изменение смысла ситуации выбивает его из колеи, он не способен к обобщениям, к ориентации, к свободному действию, независимому от вещи, становясь «рабом зрительного поля». В своё время В. В. Давыдов так и признавался: мне жаль людей, не способных к воображению. Судя по всему, они в детстве не играли.

А в конце жизни происходит обратный процесс – человек вновь возвращается в натуральное поле. Явление деменции как бы сплющивает пространство жизни, человек вновь возвращается в земное лоно, его мир вновь становится натурально-вещным и смысл уходит. Человек становится вновь умственно отсталым, зависимым от другого, разучается самостоятельно жить. Да, конечно, медицина это всё давно описала. Но тайна жизни и смерти всё равно остаётся. Тайна феномена смысла, который однажды обретается и держит человека в мире. Никто ещё не показал локализацию смысла как функции в полушариях головного мозга человека. И однажды, когда приходит срок, смыл уходит. И человек гаснет. И после этого стремительно происходит разрушение и его тела.

Самым рельефным аргументом в пользу этого тезиса является попадание человека в ситуацию по ту сторону добра и зла, жизни и смерти, то есть в концлагерь. В. Франкл, чудом выживший в концлагере, и сразу после освобождения одним духом надиктовавший свой дневник в 1946 году, так и выразился: здесь никакое объяснение не работает. В ситуации всесожжения ничто не остаётся, ни одна пылинка. Все сжигается. Ничто человека уже не держит. Держит (даёт шанс) только одна опора – внутренний смысл. Смысл того хотя бы, что рождает вопрос – выдержу ли я? До каких пределов могу я выдержать? В ситуации, когда ни одна из привычных опор, моральных, жизненных, каких угодно, правил, которыми человек привык себя огораживать в долагерной жизни, когда все эти опоры рушатся и сгорают в печи, когда уничтожаются все привычные нормы человека, остаётся только одна, не сгораемая, неведомый и странный воздушный смысл. Люди гибли прежде всего потому, что теряли смысл своего существования, теряли главное – внутреннюю, сугубо смысловую, опору в жизни: «…опускался тот, у кого уже не оставалось никакой внутренней опоры» [Франкл 2017: 136]. Что значит – иметь или потерять опору? Человек терял понимание предела, конца – до каких пор он будет терпеть страдания? Он терял представление о будущем, терял связку между настоящим и будущим. Он думал, что так с ним теперь будет всегда. Лагерь становится вечной мýкой. Он терял свет в конце тоннеля, терял горизонт. Тем самым он терял ориентир в будущем, в силу чего нарушалась структура внутренней душевной жизни в целом, и человек терял опору [Франкл 2017: 137]. Такое объяснение самому себе выглядит как сугубо смысловое. И никакое другое уже не держало. Но только смысловое существование в мире и может держать. Всё остальное в пределе – достаточно абсурдно и бессмысленно. Ведь так?

Итак. Человек в норме ориентируется в ситуации, может от неё абстрагироваться, делать обобщения, он не зависит от натурального поля, от вещного состава деятельности, умеет играть, оперировать смыслами, ориентироваться во времени и пространстве, может подняться над ситуацией и видеть горизонт. Это и есть человек мыслящий, совершающий свободное действие («свободное от, для и во имя»), совершающий волевое усилие, тем самым обладающий родовыми качествами, делающими его человеком (мысль, воля, воображение). Это есть человек в норме. Заметим, мыслит человек – это не значит, что в его мозгу происходит химическая реакция. Мышление – качество не мозга. Мысль – действие смысловое, волевое и свободное, в смысловом поле [Выготский 2017: 466-467]. Мысль, воля, воображение формируются и работают в связке: «Главное в мышлении – свобода. Отсюда она переносится в действие. Но зарождается свобода в мысли» [Выготский 2017: 465]