Мераб Мамардашвили: топология мысли - [73]
Например, вдруг в 30-е годы прошлого века французским интеллектуалам была вновь открыта забытая «Феноменология духа» Гегеля. И эту возможность была открыта А. Кожевым. Или вдруг в 60-70-е годы европейские структуралисты открывают для себя М. Бахтина, или вдруг становится чуть ли не модным С. Киркегор, забытый ранее.
Эта странная «химия» нового открытия закрытого (забытого) произведения и автора до сих пор не ясна. Но понятно главное: в определённой ситуации случается событие стыковки, стычки, связки – произведения и ситуации, актуализирующей это произведение, в котором заложена эта возможность открытия. Оно как бы ждёт – ждёт попадания человека в ситуацию «затыка», тупика, в котором, чтобы из него выйти, ему необходимо проделать работу над собой и начать искать иное, пытаться заглянуть за пределы, «поверх барьеров», выйти на новый горизонт видения, поиска того самого «самό», чтобы засветился свет незнаемого. Ты проделай над собой работу – и тебе откроется возможность нового видения. Вспомним правило М. Фуко для практик заботы: необходимо проделать над собой работу заботы – и тогда тебе откроется истина. Но не по волшебному слову-заклинанию. А в связи с серьёзным онтологическим запросом, который прежде всего связан с необходимостью открытия человеком нового горизонта видения. А коль скоро открытое произведение именно так и устроено – в нём заложено эта возможность нового видения, видения новых горизонтов (потому оно открытое, в отличие от закрытого произведения, которое, будучи вышедшим и однажды прочитанным, раз и навсегда разгадано и не задаёт избытка видения), то однажды оно вновь начинает звучать, оно начинает говорить своим словом. Потому такие произведения бессмертны. И происходит отклик – произведения на ситуацию человека, попавшего в затык.
Потому, итожит М. К. этот кусок: сознание есть всегда возможность большего сознания, мысль есть возможность большей мысли. Это его любимый тезис, он его высказывает во многих местах. Но здесь специфика: произведение, роман Пруста, не то, чтобы сам мыслит, а даёт возможность другому мыслить, видеть: «он (Пруст – С. С.) строит конструкцию, которая способна рождать не перечисленные в ней мысли, но мысли непредсказуемые и не выводимые, которые, когда они появились, кажутся естественным развитием предшествующих мыслей или естественно выросшими из них» [ПТП 2014: 520].
Но до Пруста (как и до Данте, Шекспира, Джойса, Музиля, Достоевского, Булгакова, создававших открытые произведения) этого конструкта в мире не было. А что было? Субстанциальные категории М. К. не любит употреблять. С точки зрения «есть» в мире вообще-тор ничего нет. Ничего не было и не будет в виде готовых вещей. Но миры сбываются. Так вот, сбывается, здесь М. К. вводит замечательное слово, «акт первовместимости мира» [ПТП 2014: 522]. Например, глаз художника есть акт первовместимости пейзажа. До него никто так не видел. Потом является Левитан и являет нам иное видение, иной мир. Последнего ни в какой природе нет. В природе нет «духовных пейзажей» Левитана и Куинджи. Но своим актом видения они в этот мир их вносят, создают посредством акта первовместимости. И потом после них мы смотрим мир уже глазами этих «духовных пейзажей». Так же и с этическими поступками. Мораль создаётся актом, поступком. Вне поступка добра и зла нет. Они создаются актом первовместимости. Как нет и веры как вещи и объекта. Она создаётся актом веры. Как и акт мысли. Мысль предполагает акт первовместимости и потому он даёт возможность быть другой мысли, большей мысли.
«… ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди».
[Бахтин 1979: 193]
«… Да, пока мы говорим, мы живы».
И. Бродский.
Мы возвращаемся к теме реальности, сверхреальности, о которой говорил М. К., реальности мысли, реальности произведения, в которой живут поэт и философ. Автор живёт в реальности своего авторского высказывания. А высказываний на свете несопоставимо меньше, чем текстов», заметила О. Седакова. И время жизни поэтического высказывания – это время его произнесения: «Да, пока мы говорим, мы живы», заметил И. Бродский [Седакова 2010: 492].
Высказывания поэта как сугубо частного лица, эту частность всю жизнь отстаивающего, создаёт ему его территорию, территорию его родины. Можно спорить с содержанием высказывания, можно с ним соглашаться или нет. Но не признать реальности его произнесения невозможно.
Акты первовместимости или третье измерение
М. К. постоянно говорит об ответственности, о событийности мысли, о том, что мысль, любовь и смерть – это сугубо «личные вещи». Но М. К. философ, и дело философа в этих личных вещах стараться узреть скрытые глазу законы душевной жизни. М. К. принципиальный противник всякого рода психологизмов. Всё, что он делает, это выстраивает метафизику нравственности, метафизику души, то есть ставит вопросы о метафизической возможности человека. Что, возвращение к И. Канту? Пожалуй, но на другом материале. И совсем другим способом, как бы даже алогичным. Отличие принципиальное. И. Кант ставил пределы и границы мышлению и нравственности (при каких условиях возможно…). М. К. пытается нащупать основной механизм метафизики души.
Новая книга В. К. Шохина, известного российского индолога и философа религии, одного из ведущих отечественных специалистов в области философии религии, может рассматриваться как завершающая часть трилогии по философской теологии (предыдущие монографии: «Философская теология: дизайнерские фасеты». М., 2016 и «Философская теология: канон и вариативность». СПб., 2018). На сей раз читатель имеет в руках собрание эссеистических текстов, распределяемых по нескольким разделам. В раздел «Методологика» вошли тексты, посвященные соотношению философской теологии с другими форматами рациональной теологии (аналитическая философия религии, естественная теология, фундаментальная теология) и осмыслению границ компетенций разума в христианской вере.
После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919), самый парадоксальный, бездонный и неожиданный русский мыслитель и литератор. Он широко известен как писатель, автор статей о судьбах России, о крупнейших русских философах, деятелях культуры. В настоящем сборнике представлены наиболее значительные его работы о Ф. Достоевском, К. Леонтьеве, Вл. Соловьеве, Н. Бердяеве, П. Флоренском и других русских мыслителях, их религиозно-философских, социальных и эстетических воззрениях.
Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.