Мераб Мамардашвили: топология мысли - [50]
Написано в тяжелом 1931 году[84]. Кстати, как и «С миром державным…». Слушаем. Такая же элегическая форма. Н. Я. Мандельштам полагала, что эти стихи посвящены именно ей. Она хранила и сохранила Имя поэта, его архивы, стихи, черновики. Но обращение в стихах направлено к главному – Языку (отец мой, мой друг, помощник грубый). Поэта хранит язык. Поэт обращается к своему «провиденциальному собеседнику», к дальним поколениям, которые только и смогут понять его стих. А значит, ко Времени. И правда, эти стихи были опубликованы на Родине только в 1966 году.
Та же идея жертвенности и та же идея готовности, выражающейся в медленном, величавом жесте-обращении поэта, его манифестации, оформленной в шестистопном элегическом анапесте, сбивающемся на амфибрахий. Этим ритмом только подчеркивается тема готовности и жертвы. Был бы ритм более ровный, мы бы получили преклонение главы, пассивную покорность.
Так же ритмически организован и знаменитый «Век-волкодав»:
4-х и 3-стопный анапест. Готовность на поединок с равным. С веком-волкодавом. И тоже 1931 год.
Вернёмся к теме формы. Что делает поэтическое высказывание тем кристаллом, держащим его форму, творя которую, поэт, человек пишущий и мыслящий формой, фундирует себе место? Ответ очевиден – ритм, метр, рифма. Поэтическая «структурообразующая» тяга не просто тянет, тащит поэта (в силу чего не язык его орудие, а он сам – орудие языка), но, переструктурируя время в ритме и рифме, реорганизует его, пытаясь удержать, сохранить. Поэзия становится «хранилищем времени». Хранить (помнить) можно лишь в форме. Бесформенная масса жизненных эпизодов, сыпучая, как песок и уходящая сквозь пальцы как вода, не может быть удержанной в памяти. Поэзия, стремясь реорганизовать время, становится «хранилищем времени».
«Все мои стихи более или менее об одной и той же вещи – о Времени. О том, что Время делает с человеком».
И. Бродский
В отличие от поэтической формы с её метром и рифмой, памфлет, хроника, мемуар, дневник, сатирический роман, не обладающие такой архитектоникой, не могут выступать формами-хранилищами времени. Автор может много, долго хлопотать, плодить сатирические романы-памфлеты (в случае с А. А. Зиновьевым) или социальные романы-хроники (в случае с А. И. Солженицыным) один за другим, но всегда отставать, стремительно становясь уходящей натурой. Эти романы направлены на обличение, на критику вовне, на прошлое, а потому и живут прошлым, ушедшим временем. А поэтическое высказывание организует язык и жизненный материал в кристалл, концентрат которого позволяет хранить время и тем самым давать шанс на то, что страшный прошлый опыт не повторится, помогает избежать повторов. Роман-хроника и памфлет не дают нам памяти. А потому Освенцим и ГУЛАГ могут повториться.
«Стихотворный размер – это мера, она отмеряет частицы времени», помечает И. Бродский [Янгфельдт 2012: 352]. Лучшие примеры таких размеров, которые передают и удерживают время – это гекзаметр и амфибрахий. Благодаря им стих как бы воплощается в само время. Речь сливается с ним, становясь самим временем. В таких размерах присутствует интонация, более присущая времени как таковому[85]. Стихотворение становится формой бессмертия поэтического высказывания, а через него и автора.
«Колыбельная трескового мыса». 1975
Пространство существования для И. Бродского связано с существованием тел, вещей. А время связано с мыслью о теле, о вещи, о памяти, чувстве, в целом о душе. Строго говоря, если автор вознамерился писать свою автобиографию, значит он обязан высказываться поэтически, пытаясь реорганизовать время. Иначе он его не удержит.
«Все мои стихи более или менее об одной и той же вещи – о Времени. О том, что Время делает с человеком» [Бродский 2005: 500]. Поэзия, шире – искусство, есть «форма сопротивления реальности» и попытка создания альтернативы, обладающей признаками совершенства [Бродский 2001, 7: 120]. Какое совпадение с М. К., с М. Прустом! Почти дословное.
Поэт становится «частью речи», растворяясь в языке, становясь его органической частью, внутренним энергийным движителем. И вот мы слышим опять ритм времени, элегический анапест:
Целью данного учебного пособия является знакомство магистрантов и аспирантов, обучающихся по специальностям «политология» и «международные отношения», с основными течениями мировой политической мысли в эпоху позднего Модерна (Современности). Основное внимание уделяется онтологическим, эпистемологическим и методологическим основаниям анализа современных международных и внутриполитических процессов. Особенностью курса является сочетание изложения важнейших политических теорий через взгляды представителей наиболее влиятельных школ и течений политической мысли с обучением их практическому использованию в политическом анализе, а также интерпретации «знаковых» текстов. Для магистрантов и аспирантов, обучающихся по направлению «Международные отношения», а также для всех, кто интересуется различными аспектами международных отношений и мировой политикой и приступает к их изучению.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919), самый парадоксальный, бездонный и неожиданный русский мыслитель и литератор. Он широко известен как писатель, автор статей о судьбах России, о крупнейших русских философах, деятелях культуры. В настоящем сборнике представлены наиболее значительные его работы о Ф. Достоевском, К. Леонтьеве, Вл. Соловьеве, Н. Бердяеве, П. Флоренском и других русских мыслителях, их религиозно-философских, социальных и эстетических воззрениях.
Книга итало-французского философа и политического активиста Маурицио Лаццарато (род. 1955) посвящена творчеству Марселя Дюшана, изобретателя реди-мейда. Но в центре внимания автора находятся не столько чисто художественные поиски знаменитого художника, сколько его отказ быть наёмным работником в капиталистическом обществе, его отстаивание права на лень.
Гений – вопреки расхожему мнению – НЕ «опережает собой эпоху». Он просто современен любой эпохе, поскольку его эпоха – ВСЕГДА. Эта книга – именно о таких людях, рожденных в Китае задолго до начала н. э. Она – о них, рождавших свои идеи, в том числе, и для нас.
Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.