Мераб Мамардашвили: топология мысли - [109]

Вот и опять, М. К. извиняется и говорит, что опыт невербального присутствия, опыт самостоятельной мысли, то есть собственно настоящей реальности, я не могу передать никак, ведь слова об этом – опять слова. А многие ведь так и делают. Рассказывают о мышлении, о чувствах, о познании, а сами никогда такого опыта не испытывали. Есть мысль, невербально испытанная. И есть слова об этом. Заведомо не адекватный способ понимания.

Но чтобы мыслью присутствовать, чувством присутствовать, любовью присутствовать, необходимо выполнять определённые условия [ПТП 2014: 749].

Да, конечно. Какие же это условия? Здесь М. К. испытывает технологический, языковой дефицит. Потому что просто разложить на этапы и инструменты этот невербальный опыт невозможно[156]. Можно пытаться как-то показать его, привести примеры, через косвенные метафоры и картинки как-то рассказать об этом, собой показать, своим присутствием или хотя бы выведением некоторых правил. Например, как это он неоднократно уже говорил, одно из правил гласит: понять можно только целиком. Если мы понимаем, то понимаем всё. Частичное понимание не даёт понимания. Такое утверждение. Его нужно просто принять как норму и пытаться как-то многажды осмысливать, через его призму просматривать конкретные ситуации понимания, держать как рамку, как фокус.

Эта предельная рамка становится условием понимания. Например, какова роль падающего яблока в истории открытия И. Ньютоном закона всемирного тяготения? Не само же по себе падающее яблоко привело к открытию закона. Ньютон был готов к тому, чтобы понять это падающее яблоко в более широкой рамке. Он был готов. Он был заряжен на понимание. Он не искал само яблоко. Не ждал его. Яблоко упало и стало случайным примером в ситуации готовности. Поэтому он был готов прочитать в падающем яблоке более широкий контекст закона, прочитать то, что не видимо и не читаемо в ином состоянии. Яблоки падали всегда, но никто до Ньютона их так не читал, не ведал о законе. Хотя закон был и до него. Но Ньютон сформулировал закон, и он как бы явился человеку. Иначе говоря, Ньютон выводил закон не из падающего яблока, не из эмпирических данных, а будучи готовым своей мыслью, своим состоянием к тому, чтобы прочитать в видимом невидимое и сформулировать этот закон. Ньютон искал закон в предельном горизонте, прочитав его на конкретном эпизоде.

Итак, мысль и есть то, что не выводимо из каких-то данных, мысль не описать, не передать, это то, что можно иметь лишь как совмещенное с собой, «с собой перевоссозданным, изменённым, преобразованным, вновь рождённым», рождённым в мысли, в идее. И здесь – одна из сквозных идей философии М. К.: не я рождаю мысль, не я рождаю идею, а я как мыслящий рождаюсь в идее, в мысли. Не тот, который уже готовый сидит и как бы мыслит, изрекает нечто. Меня до мысли нет, я рождаюсь в акте мышления. То же самое у М. Пруста: автор рождается в процессе непрерывного писания, при создании романа [ПТП 2014: 750-751].

На словах мы это знаем. В принципе, весь курс про это. Как и вся философия М. К. про это. Вообще-то мы собрались на его лекции не для того, чтобы узнать что-то новенькое, интересненькое, попробовать что-то вкусненькое, а для того, чтобы попытаться этот опыт мысли на себе, собой, осуществить, дабы явиться, почувствовать себя живыми.

Итак, я эмпирический, который в пиджаке и штанах, не произвожу никакой мысли, не произвожу никакого понимания. Просто потому что у меня нет таких органов изначально. Ну откуда у меня орган понимания? Орган мысли? Орган любви? Орган чести? Орган совести? Орган веры? Каким органом, способом, методом я могу вообще осуществлять эти акты? Я могу есть, пить, спать, заниматься сексом, как-то чувствовать телом среду. Но в этом плане у меня такая же селезенка, печень, сердце, почки, как и у всех других живых существ. Только я просто двуногий и бескрылый. А вот органы понимания и мышления формуются, лепятся, творятся вместе с актами творения. Хотя мы конечно твердо убеждены, что мысли рождаем мы, эмпирические существа. И что мысль есть некий продукт какого-то внутреннего процесса, идущего в нас. Мы тешим себя иллюзией, что мы производим мысли, рождаем их некоей своей активностью, вследствие некоего внутреннего психологического или же физического процесса. Это иллюзия детерминизма произведения [ПТП 2014: 753]. Это великая иллюзия. Она вполне объяснима. Я изрекаю некие слова, мне кажется, весьма умные, следовательно, я мыслю, значит я рождаю мысли.

Понятно, что слова – не мысли. И я не рождаю мысли. Я не смогу никогда породить мысли. И я – это не тот, кто в пиджаке и штанах, с селезенкой и печенкой. Этого Я мыслящего ещё нет в этом мешке с костями, двуноногом и бескрылом существе. Но должно случиться нечто, типа падающего яблока, и должна быть некая моя готовность, напряжение, состояние открытости к встрече с неизвестным (не важно – объектом, предметом, другим человеком). Если яблоко падает, то мы должны быть готовы к этому падению, «должны быть достойны этого падения, то есть быть там в полноте самого себя, и тогда из него в нас придет то, что из нас не могло быть получено простой сообразительностью» [ПТП 2014: 754].