Менялы - [65]

Майлз старался держаться, стремился сохранить хотя бы видимость тех качеств, что были в нем прежде, пытался не озвереть окончательно, не стать совершенно бесчувственным, варварски озлобленным, не отчаяться вконец. Было так просто поддаться всему этому, надеть вечную власяницу. Большинство узников ждала эта участь. Это были люди, которые попали в тюрьму уже ожесточившимися и стали здесь ещё хуже, или же люди, сломленные сроком, проведенным в заточении, — сроком и холодной бесчеловечностью людей на воле, безразличных к ужасу того, что творится в тюрьме, и к попранию человеческого достоинства — во имя общества.

К счастью для Майлза — и мысленно он все время за это цеплялся, — перед ним открывалась одна возможность. Он был осужден на два года. Это позволяло ему быть выпущенным на поруки через четыре месяца.

Он даже думать не смел о том, что его могут не выпустить на поруки: слишком это было бы ужасно. Он не верил, что сможет продержаться два года в тюрьме и не разрушиться окончательно душой и телом.

«Держись! — повторял он себе каждый день и каждую ночь. — Держись, надейся на избавление, на досрочное освобождение под честное слово».

Вначале, после ареста и предварительного заключения, когда он ждал суда, казалось, что он сойдет с ума, сидя взаперти в камере. Он вспомнил однажды прочитанное изречение, что свободу редко ценят. Пока не потеряют. И действительно, никто не осознает, что значит физическая свобода передвижения — даже возможность перейти из комнаты в комнату или ненадолго выйти на улицу, — пока тебя не лишат такой возможности.

Вот так же — по сравнению с тюрьмой — казался ему роскошью судебный период.

Камера, в которую его посадили в Драммонбурге, представляла собой клетку шесть на восемь футов. Эту четырехэтажную, квадратную тюрьму строили более полувека назад, каждая камера предназначалась для одного заключенного; сегодня она была настолько переполнена, что в большинстве камер, включая камеру Майлза, содержалось по четыре человека. По большей части заключенные проводили в этом крошечном закрытом помещении по восемнадцать часов в сутки.

Вскоре после того как Майлз прибыл сюда, в тюрьме начались беспорядки, и их на целых семнадцать суток перевели на режим «сидеть взаперти, есть взаперти», как это называли охранники. После первой такой недели отчаянные вопли тысячи двухсот полуобезумевших людей увеличили их страдания.

В камере, куда посадили Майлза Истина, к стенам было приделано четыре койки, одна раковина и единственный унитаз без сиденья. Туалетной бумаги и мыла — даже при экономном пользовании — никогда не хватало. Душ разрешалось принимать недолго, раз в неделю; в промежутках между приемами душа немытые тела начинали вонять, что было дополнительным мучением.

На вторую неделю пребывания в тюрьме Майлза в душе изнасиловала группа заключенных. Все было плохо, но это было ужаснее всего.

Майлз быстро почувствовал, что становится объектом сексуального интереса и других заключенных. Его приятная внешность и молодость, как он вскоре выяснил, притягивали их. По дороге в столовую или во время прогулки во дворе наиболее агрессивные гомосексуалисты окружали его и старались о него потереться. Некоторые пытались его погладить, другие посылали ему издали воздушные поцелуи. От первых он с отвращением увиливал, вторых игнорировал, но по мере того как это становилось все труднее, он начал нервничать, а потом и бояться. Он чувствовал, что охранники понимали, что происходит. Казалось, это их изрядно забавляло.

Хотя среди заключенных преобладали черные, домогательства исходили в равной степени и от черных, и от белых.

Он был в душевой, одноэтажном строении, куда заключенных препровождали группами по пятьдесят человек.

Заключенные раздевались, складывали одежду в плетеные корзинки, затем нагие, трясясь от холода, шли по неотапливаемому помещению. Они стояли под душами в ожидании, когда охранник включит воду.

Охранник в душевой находился на высокой платформе и по своей прихоти манипулировал душами и температурой воды. Если заключенные медленно двигались или шумели, охранник мог включить ледяную воду, что вызывало вопли ярости и протеста, и заключенные прыгали, как дикари, пытаясь укрыться от ледяных потоков. Но душ был устроен так, что это было невозможно. А иногда охранник из ехидства включал горячую, как кипяток, воду, что вызывало ту же реакцию.

Однажды утром, когда пятьдесят человек, среди которых был и Майлз, покидали душ, а другие пятьдесят, уже раздевшись, готовились зайти, Майлз почувствовал, что его окружили несколько человек. Внезапно несколько пар рук скрутили его и толкнули вперед. Голос сзади поторапливал:

— Двигайся, красавчик. У нас времени немного.

Остальные засмеялись.

Майлз посмотрел на платформу на возвышении. Пытаясь привлечь внимание охранника, он крикнул:

— Сэр! Сэр!

Охранник, ковырявший в носу и смотревший куда-то в сторону, казалось, не слышал.

Чей-то кулак с силой ударил Майлза по ребрам. Голос сзади прохрипел:

— Заткнись!

Он снова вскрикнул от боли и страха, и тут же кулак ударил его в то же место. У Майлза перехватило дыхание от боли. Руки его были заломлены. Всхлипывающего, его приподняли и поволокли куда-то.