Меня зовут Бёрди - [3]

– Поносное небо в пятнадцати метрах от земли… На город опустили потолок… – говорит он бесстрастным голосом радиоведущего, читающего сводку погоды. – И это называется весна!

Он смотрит на небо с чувством, будто разглядывает изнутри свой череп, полный серого ядовитого тумана. Лабиринт с зыбкими стенами и без малейшей видимости. Закурив сигарету, думает, что был бы не прочь передохнуть, хоть недолго, от этого тумана, который заполоняет его, давит тоннами веса, точно твердый, и непрестанно прижимает к земле.

Он достал виниловый диск Тома Уэйтса, свой любимый, Rain Dogs, то что надо для утра в кусках. Гитара Марка Рибо и голос старины Тома колышутся так, что убаюкивают. Болотное танго. Паоло садится за стол и, отодвинув пепельницы и счета, ставит чашку. Кофе без сахара, обжигающе горячий. Где-то под бумагами завибрировал мобильник.

– Да?

– Паоло, это Ахмед. Ты где? Уже полчаса тебя ждем.

– Ахмед… Мне жаль… Извини… Я только продрал глаза, я…

– Ну нет, так не пойдет, парень! Я поручился, что ты будешь. Ты же знаешь братьев, им это не понравится.

Паоло смотрит на часы.

– Я могу приехать через… тридцать минут… Но предупреждаю сразу, бабок у меня нет.

– Не вздумай, Паоло. Они и так уже бесятся, что ты тянешь резину. Ты должен дать им хоть что-то, и не потом, а прямо сейчас. Иначе тебе начистят мордашку, и на гитаре своей еще долго бренчать не сможешь…

Занять бабок у братьев Мусауи была его последняя по счету плохая идея. Все равно что подцепить гангрену и пытаться вылечить ее снотворным. Такая ситуация подтачивает твою жизнь с каждым днем, медленно, но верно, так же верно, как проценты за просрочку, которые они не преминут с тебя стребовать. Серость темнеет, переходя в черноту.

Два месяца назад исчез фургон его группы со всем содержимым; в тот вечер была очередь Паоло отогнать его в бокс на Порт-де-ла-Шапель после концерта. Фургон был под его ответственностью. Но певец предпочел задержаться и выпить в квартире напротив зала, где они выступали, где-то в Эсоне. Он долго наблюдал в окно за стареньким белым «Ситроеном», припаркованным на огромной стоянке по другую сторону улицы, где молодые ребята устроили гонки на левых машинах. За кольцевой дорогой это стало спортом. Они играли в Fast & Furious на «Гольфах», у которых Джи Ти Ай был лишь стикером, приклеенным к заднему стеклу. Глушили дерьмовое виски и сворачивали косяк за косяком. Была суббота.

После долгой беседы с маленькой брюнеткой в очках, кудрявой, как барашек, которая так и ела его глазами, Паоло прикорнул на диване и проспал несколько часов. Ранним утром фургон со всем, что в нем было, исчез. Исчезли ударная установка, усилители, гитары – все. Ничего не осталось.

Он огреб по первое число от всех участников группы, после чего взялся за телефон и позвонил братьям Мусауи. Близились концерты, без оборудования группе кранты. И он получил 5000 евро наличными в халяльной мясной лавке на улице Лаба. С того дня он не переставал повторять себе, что надо было, наверное, основательнее продумать этот вопрос, потому что братья Мусауи – последние, у кого хотелось бы оказаться в долгу.

В хорошие дни он представляет себя Робертом Джонсоном, заключившим сделку с дьяволом[4], в другие – просто парнем, который бежит, бежит, бежит, лишь бы его не догнали. Сегодня утром, глядя пустыми глазами в серость, он не в силах больше бежать, асфальт плавится под его подошвами и скоро обожжет ему ноги.

Он пьет уже четвертую чашку кофе, а в своих размышлениях не продвинулся ни на пядь. Во второй раз он пересчитывает количество красных корешков в своей коллекции виниловых дисков.

– 56, 57…

Этот шкаф он сделал спецом для своих пластинок на 33 оборота, во всю стену, от пола до потолка. Он встает и наобум достает диск, группа «White Noise» – An Electric Storm. Черный корешок. Он улыбается.

Маленький шедевр немецкого краут-рока начала семидесятых годов, случайно найденный в коробке с уцененным товаром и купленный ради чуднóй обложки, стал одним из его настольных дисков. Краткий курс психоделии и альбом без возраста, провидец и предтеча тридцати лет грядущей музыки. Диск такой же скользкий и неуловимый, как его жизнь в последние месяцы. Принцип в падении тот, говорит он себе, что в какой-то момент обязательно коснешься дна.

Он закурил очередную сигарету и снова принялся шевелить мозгами. После долгого раздумья разблокировал мобильник и прокрутил имена до Джузеппе Дзафферана. Высветился номер его дяди.

«Пипо», как зовут его в семье, младший брат его отца и управляющий компанией по ремонту квартир. Невысокий, сухопарый молчун с грубыми чертами лица и тонкими усиками из другой эпохи. Ему он звонит, когда случается оказаться на мели и все другие двери перед ним закрыты. «Lo Zio Pipo»[5] содержит целую сеть малых и средних предприятий, которым оказывает всякого рода услуги, необязательно связанные с его основной деятельностью. У дяди талант добывать для Паоло подработки, все как на подбор дерьмовые, но выкрутиться помогают. Он мыл туалеты в отеле, разгружал рефрижераторы с мясом и даже чистил отстойники. Не работа, а мечта.

Дни на ней, кажется, тянутся по сорок часов, и каждая секунда бесконечна. Стрелки еле ползут по циферблату стенных часов. Временные улитки. Время порой замедляется до того, что он будто тонет в кровожадном небытии, где каждая минута становится потоком непроходимой грязи. С каждым оборотом стрелки другой берег удаляется еще немного.