Меня не узнала Петровская - [54]

— Это же я, я!!! — я ударила себя кулаком в грудь. — Это я! Там, на небе, и тут, на снегу! Везде — я!

Потом я плакала от ужаса, что «я» не хочет вселиться в мое тело, и от счастья, что оно, «я», живет повсюду. Потом такое случалось со мной несколько раз, и я уже не так пугалась, а больше радовалась, ощущая себя тундрой, камнем, птицей, чертой горизонта, морем.

Здесь, на Западе, этого больше не повторялось…

Помню еще чудесные и космические истории коряков, в которых намекалось на то, что корякам тоже известно это чувство слияния с миром и выхода из мелкой человечьей оболочки.

Тундра… Веер следов большой волчьей стаи, а чуть сбоку — следы босых человеческих ступней.

— Однако они взяли его к себе… — говорит мне корякский мальчик.

— Кто — они? Кого они взяли?

Он серьезно и медлительно рассказывает мне о том, что год назад пропал лучший олений пастух, и все считают, что волки взяли его в свои вожаки. Что так бывало и раньше — волки выбирали смелого и достойного человека, и он сливался с душой стаи и уходил с ними навсегда, оставляя для людей только эти загадочные следы на снегу.

Конечно, это звучало фантастично и дико, но вот они, следы, и вот оно, чувство слияния с миром, когда ты — не ты, а, может быть, даже один из волков. Я и до сих пор не знаю, как объяснить те следы босых ступней.

Довольно часто мы на маленьком самолетике летали к бабушке. По дальневосточным меркам это было недальнее путешествие. Дедушка к тому времени уже умер…

Я не знаю, какому богу молилась (и молилась ли) моя бабушка, но если бог был, то он был самый красивый и радостный, какого только можно себе представить. Какой-то колючий цветок, вроде репейника, поставленный в вазу и оттененный веточкой, замшело-зеленеющей… Лежащий на подоконнике камень, сверкающий слюдой… Тонкая фарфоровая чашечка с розовым чаем, настоянным на бруснике… Все эти мелочи бабушкиного быта поражали меня такой красотой и радостью, что я могла часами играть с ними, даже не прикасаясь к ним, а просто любуясь, не по-детски тихо. А в свободные минуты бабушка рассказывала мне сказки. Это были не детские сказки, которые я могла бы прочесть в книгах. В этих сказках мир не делился на черное и белое, на героев и злодеев, а каждый был по-своему прав. Эти загадочные японские истории про лис… До сих пор мне непонятно, кто же такие лисы и как к ним относиться. Духи, оборотни. Но эти духи и оборотни подлаживались к людям, влюблялись в обычных земных людей и служили им. Помню одну историю, как человек женился на Лисе, и она исполняла все его желания. Ему понадобились деньги — и она достала их, но потом оказалось, что эти деньги каким-то лисьим чудом были украдены у других людей. И мужа Лисы посадили в тюрьму за кражу. Когда он вышел из тюрьмы, Лиса сумела убедить его, что не хотела зла, и он поверил ей, снова стал жить с ней вместе. Потом ему захотелось власти и тут же, как по волшебству, погиб человек, который стоял между ним и властью. Опять это были штучки Лисы, и следы преступника привели судей в дом этого человека. Опять он сидел в тюрьме, а Лиса ждала, и по его выходе ей снова удалось убедить его в том, что она не хотела зла. Уж не помню, сколько раз повторялись такие истории с человеком и Лисой и чем все это кончилось. Помню только, что я не выдержала и сказала бабушке:

— Это очень глупый человек! Сколько он может верить лгунье Лисе?

— А она и не лжет, — ответила бабушка, — она действительно не виновата. Ведь она нарушает человеческие законы, но не лисьи.

— Зачем же она тогда полюбила обычного человека?

Затем, что любовь одна, и стоит она не только выше человека, но и выше волшебства, выше всего живого, и достоин ее лишь тот, кто все сложит к ее ногам: мозг, душу и тело.

Я навсегда запомнила этот разговор, потому что он был тихий, серьезный и не нравоучительный. Просто бабушка размышляла вместе со мной, тогда еще ребенком, а не строила свою мысль из блоков-заготовок, как часто делают взрослые в разговоре с детьми. Помню, что ни на один мой вопрос она никогда не отвечала сразу заготовленным ответом.

Помню, как я разорила однажды птичье гнездо — мне нравилось держать в руках трепыхающихся птенчиков, считать удары их маленького сердца.

— То, что ты делаешь, — очень плохо, — сказала бабушка.

— Почему?

— Ты играешь, а они гибнут. Посиди понаблюдай, как тяжело живется ласточке. Понаблюдай и подумай.

И я наблюдала и думала. Потом, совершив какой-либо поступок и сама не зная, как к нему относиться, я думала уже по собственному почину, ставя себя на место других. У меня уже был навык думать. Сейчас мне кажется, что люди, которых считают плохими, на самом деле не плохие, а просто не умеют думать. Другое дело, что импульсивно такие люди совершают почему-то не хорошие, а дурные поступки, что и заставляет нас считать их плохими людьми. Но это все-таки не говорит о порочности человеческой натуры вообще, а просто о том, что совершить дурной поступок гораздо легче, чем хороший. Но я точно знаю, что дурные поступки не только позорны, но еще невыгодны. Что выгадал Алешка, предав Ксану? Эту, так называемую, суровую жизнь? Ну и пусть теперь кушает ее полными ложками.