Менделеев - [174]

И еще одно дело требовало его личного контроля. Дмитрий Иванович затеял строительство двух доходных домов на Пушкарской. Строительство шло быстро, но за подрядчиком требовался догляд, да и нужно было произвести очередные выплаты. Несмотря на скромный образ жизни и повседневную расчетливость Дмитрия Ивановича, денег семье не хватало. Сказались в конце концов та принципиальная дистанция, которую ученый выдерживал относительно коммерческих проектов, создававшихся при его помощи, — «отказывался от принятия участия в выгодах», и тот особый характер менделеевской «скупости», который заставлял его устраивать регулярные праздники с подарками для детей сотрудников Палаты, тратить крупные суммы на гостинцы, которые он каждый раз привозил из-за границы всем родным и знакомым, и вносить двойную плату за обучение сына, имея в виду кого-то (он никогда не интересовался его именем, чтобы избежать благодарности), кто не мог заплатить за свое обучение. Менделеев надеялся, что доход от сдачи квартир хоть как-то укрепит его материальное положение, однако на деле это предприятие еще больше его ухудшило. В «Биографических заметках», описывая 1901 год, он сам признался: «Окончил стройку дома на Пушкарской и деньгами запутался». Чтобы расплатиться с долгами, построенные дома пришлось сразу же заложить.

Очевидно, что после 1900 года Менделеев ощущал явную тревогу и даже угрызения совести относительно материального будущего своей семьи. Одно из подтверждений тому — неотправленное письмо Дмитрия Ивановича к Витте. Выдержки из этого документа очень часто цитируются, но главным образом в тех случаях, когда речь идет о заслугах великого ученого в его собственном понимании. Это действительно интересный момент, который нельзя обойти вниманием. Описывая 48 лет служения родине и науке, Менделеев в первую очередь говорит о своем вкладе в науку, составляющем «гордость, не одну мою личную, но и общую русскую». Он указывает на признание этого факта более чем пятьюдесятью научными сообществами мира. Стоит отметить, что в письме нет ни слова об открытии Периодического закона, об «Основах химии», об исследованиях в области упругости газов и растворов, что совершенно понятно, учитывая «весомость» этих достижений в глазах руководства финансового ведомства, больше ценившего в нем выдающегося промышленного эксперта и единомышленника в области экономической политики. Столь же кратко он пишет о преподавании, которое взяло «лучшее время жизни и ее главную силу». Третьим видом своей деятельности Менделеев называет «службу в пользу роста русской промышленности, начиная с сельскохозяйственной» и описывает ее подробнее всего, не упуская опытных исследований по разведению хлебов, занятий нефтяной и фабрично-заводской отраслями, изобретения бездымного пороха, разработки тарифов и реформы метрологической службы.

Очевидно, что такого рода письмо могло быть продиктовано в первую очередь желанием обосновать некую просьбу, связанную с необходимостью поправить материальное положение, тем более что в самых первых строках Менделеев сообщает, что торопится написать Сергею Юльевичу «по личным делам», поскольку стремительно слепнет, а диктовать или обратиться лично не может — надо понимать, из-за деликатности вопроса. В таких случаях Дмитрий Иванович, как известно, очень часто обращался к письму, которое потом мог просто спрятать в стол, поскольку лично для себя просить стыдился. Описывая свои заслуги в изобретении пироколлодийного пороха, Менделеев замечает: «Другой на моем месте, даже любой ученый 3. Европы, на одном этом сумел бы обеспечить себя на всю жизнь…» Дойдя до перестройки работы Главной палаты мер и весов, он сообщает, что «уже ныне доходы от выверяемых приборов превосходят все годовые расходы на 100 или даже 200 тысяч рублей».

Окончательно ставит точки над «i» завершение письма: «Прибавьте ко всему предыдущему этому три полки написанных или редактированных и напечатанных мною книг, да разнородные интересы большой семьи, видящей во мне свою опору, и Вы поймете, что при всей скромности жизни у меня мало было возможности скопить какое-либо обеспечение для себя и семьи и вовсе не было времени и склонности заниматься делами этого рода… Вижу, что в таком печальном положении своих дел личных кругом сам виноват, что детям оставлю долги, что перед смертью пора подумать об исправлении наделанных ошибок…» Старый ученый собирался о чем-то просить — то ли об увеличении жалованья, то ли о какой-то возможности заработать, а может, о приличной пенсии семье после своей кончины, — но не попросил. Письмо не послал, а вместо этого положил в конверт, на котором через какое-то время написал, чтобы послали после его смерти, которую считал близкой. В сентябре 1906-го конверт снова попал ему в руки, но он лишь дописал на нем, что еще жив, и вклеил в альбом. К этому времени он уже закончил приведение в порядок своей библиотеки и архива.

Заботы о семье не отменяли того обстоятельства, что сам Дмитрий Иванович снова не был в ней счастлив. Второй брак, совершённый по страстной любви, как и следовало ожидать, не стал для него спасением от непонимания. Менделеев был бесконечно добрым, нежным, но одновременно очень трудным человеком, со своими незыблемыми ценностями, которые далеко не все были в состоянии разделить. Анна Ивановна оказалась к этому не более готова, нежели в свое время Феозва Никитична. Даже Иван Дмитриевич Менделеев, в своих воспоминаниях убеждающий читателя в том, что первый брак отца не мог иметь будущего и что высокую нравственную связь он обрел только в союзе с его матерью, тем не менее пишет об «отдельных вспышках разногласия, которых при самостоятельном и горячем характере обоих нельзя было, конечно, во всём избежать, при постоянной совместной жизни»: «Это не был банальный буржуазный брак того времени». Первые годы постоянным предметом недовольства Анны Ивановны была щедрая помощь Дмитрия Ивановича прежней семье. Но это был не единственный камень преткновения между ним и молодой супругой, которая продолжала считать себя художницей, любила приемы, выезды, театр — тот образ жизни, который Дмитрий Иванович на дух не переносил. Он писал сыну Владимиру, который был, наверное, его единственным конфидентом: