Мендель - [92]

И засим…

высокочтимому и превосходному повелителю господину Антониусу Эрнсту, Епископу Врюннскому и его преемникам в каноническом сане…»

Он клянется не допускать потери добра высокоуважаемой орденской общины, не допускать в контрактах и пактах лжи, ошибки и симонии. Не поддерживать ни словом, ни делом ничего такого, что отклонено или предано анафеме высокочтимым и превосходным господином епископом или то, что может быть рассматриваемо как подлежащее этому, а также безоговорочно блюсти орденские законы и (прощай, о светлый сюртук, в котором он щеголял в Париже и Лондоне) блюсти орденское облачение — как собственное, так и всех своих подчиненных.

«…И теперь клянусь и обещаю еще, что я никогда не войду в другое общество и союз, или духовное братство, или содружество, или объединение, как бы они ни назывались, и где бы ни существовали, и ни были созданы, и ни были признаны официально государственными и церковными властями, и ни в кои веки и ни при каких обстоятельствах…

В сем и во всем упомянутом выше клянусь следовать словом и делом, и да поможет мне Господь и его святая церковь.

Грегор Мендель, аббат».

И все-таки он не мог подавить в себе тщеславия. Письмо Нэгели, в котором он лгал о неожиданности перемен, происшедших в его жизни, он подписал все-таки «Грегор Мендель, аббат и прелат монастыря святого Томаша».

Его избрание — это событие не только личного плана. По обычаю и закону настоятель святого Томаша автоматически занимает важное место в политической и финансовой жизни провинции и всей империи. Он участвует в выборах членов Моравского сейма — ландтага, и рейхсрата — имперского совета. Ему по традиции принадлежат посты члена правления множества филантропических обществ. Он, наконец, оказывается главноуправляющим хозяйства, движимость и недвижимость которого стоила почти миллион флоринов!…

Правительственные круги провинции интересовались выборами задолго до того, как зазвонили колокола костела Вознесения Девы Марии. От полиции были получены секретнейшие данные о каждом из возможных кандидатов. Было установлено, что патер Фоглер — ярый немецкий националист и его избрание может вызвать недовольство в чешских кругах духовенства и всего города. Было подчеркнуто, что патер Братранек близок к оппозиционным правительству славянским кругам: в Брюнне — к чешским, в Кракове, где он профессорствовал, к польским, и поэтому его избрание также могло иметь нежелательные для властей последствия. Что же до патера Менделя, то он был известен своей терпимостью в национальном вопросе — крайне остром для тогдашней политической жизни Моравии. Политикой он не занимался, пользовался всеобщей симпатией и поэтому был признан в чиновничьих кругах кандидатом, чье избрание вряд ли может вызвать какие-либо коллизии. Это мнение, вероятно, было сообщено и епископату…

Вряд ли Мендель знал обо всем, что происходило за кулисами выборов, прежде чем зазвонили колокола.

А когда они зазвонили — Мендель еще лишь уселся писать присягу — тотчас на городском телеграфе затрещал аппарат Морзе:

«№ 1402 ДРОБЬ ПРЕЗ. К СВЕДЕНИЮ РЕЗУЛЬТАТ ИЗБРАНИЯ ПРЕЛАТА В АЛЬТБРЮННСКОМ АВГУСТИНСКОМ МОНАСТЫРЕ

ПРЕЗИДИУМ УПРАВЛЕНИЯ ШТАТГАЛЬТЕРА — ШТАТГАЛЬТЕРУ БАРОНУ ПОХЕ ВЕНА ОТЕЛЬ МЮЛЛЕР

ГРЕГОР МЕНДЕЛЬ ИЗБРАН 11 ГОЛОСАМИ ТЧК ВИС-СЕЛЬ

Брюнн 30 марта 1868 г.».

Он писал Нэгели в 1873-м:

«В нынешнем году ястребинки снова отцвели, но я не мог уделить им больше одного-двух кратковременных посещений. Я чувствую себя поистине несчастным оттого, что я вынужден забросить мои растения и пчел…»

Став аббатом, он очень переменился. Даже племянник Алоис, который всегда пытался подчеркивать в воспоминаниях дядино монашеское смирение, писал, что Мендель-аббат всегда вел себя соответственно достоинству своего сана, можно добавить — и богатству, теперь на него свалившемуся, и монастырским капиталам, которыми он распоряжался.

Для него печатали визитные карточки «Грегор Мендель, аббат монастыря святого Томаша». Мастерам по геральдике был заказан герб. Конечно же, на этом гербе они изобразили символы его сана: монашескую шляпу, прелатскую митру, и посох, и нагрудный крест. Щит, окруженный этими предметами и полагающимися виньетками, был разбит на четыре поля — коричневое, розовое, зеленое, лиловое. На коричневом, конечно, крест, но под ним плуг (вероятно, символ происхождения нынешнего князя церкви). На розовом поле две руки в пошатни и над ними для уточнения пламенеющее от великой любви сердце. На лиловом — белый цветок, весьма напоминающий горох (!). На четвертом поле символы, смахивающие на математические «A=Q». Но это не из математики, это из Апокалипсиса: «Аз есьм Альфа и Омега…»

Он приказал отремонтировать отведенные ему покои и зал капитула. Потолок зала был расписан портретами святого Августина, и, конечно же, его матери святой Моники, и еще аллегорическими картинами — «Благочестие», «Счастливый Труд Земледельца», «Апофеоз Науки», «Пчеловодство». Старая, громоздкая — напповскях времен — мебель была вынесена, и в прелатуре отныне господствовал модный «бидермейерштиль» — гнутые легкие ножки и спинки красного дерева, инкрустированные слегка перламутром или деревом другого цвета.