Мендель - [57]

Впрочем, занятия на кафедре Унгера одними препаратами не ограничивались. Профессор увлекся проблемами не микроскопического плана — движущими силами эволюции. Ролью внешних влияний на изменчивость растений. (Кстати, он установил в своих экспериментах, что изменение солевого состава почвы само по себе не порождает новых видов растений.) Он пытался очертить путь развития жизни от примитивных существ до человека и опубликовал в либеральной «Wiener Zeitung» — в «Венской газете» — семнадцать «Ботанических писем».

Тотчас на Унгера набросился «аки лев рыкающий» Себастьян Бруннер, издатель «Wiener Kirchenzeitung» — «Венской церковной газеты».

«Человек, который открыто отрицает Творение и Творца, и самого Бога в его Триедином Существе, никогда не может быть избран деканом», — писал Бруннер в одной из статей. Это можно было бы оценить всего лишь как мнение по частному вопросу, но позднее патер Бруннер заговорил резче:

«Стоит только удивляться, если газеты приветствуют сегодняшний материализм, если газеты провозглашают человека каким-то возвысившимся орангутангом, а орангутанга каким-то ухудшенным человеческим существом и, следовательно, превращают землю в гигантский зоосад, а государства в укротителей, и если, с другой стороны, профессора так называемого «католического» университета строят свои лекции на настоящих скотских теориях и на протяжении многих лет наставляют молодых людей во взглядах на природу и на мир так, будто их собственные воззрения происходят от фармазонов, кои проповедовали перед французской революцией…»

Сию тираду, как и многие прочие, преподобный Бруннер завершал словами, которые целомудренная цензура заменяла в тексте многоточиями.

Вот в чьей лаборатории окрашивал препараты преподобный каноник Мендель. Окрашивал и раздумывал над тем, за какие занятия ему стоит платить в последнем — четвертом его семестре, ибо был предупрежден прелатом Наппом о необходимости в июле 1853 года вернуться в монастырь. Семестры были неравные. Осенне-зимний длился с октября до конца марта (до пасхальных каникул). Весенне-летний — с апреля по июль. Мендель снова записался на занятия по физике — только уже на другой цикл — «Основы конструирования и применения физических приборов и высшая математическая физика». Затем снова зоология у Кнера, палеонтология у Цекели и энтомология у Коллара.

Профессор Коллар, мягкий и доброжелательный руководитель зоологического отделения Академии наук и энтомологического кабинета дворцового музея, был силезцем, земляком. Несколько месяцев назад, когда Мендель заглянул в его владения — он время от времени бродил по разным лабораториям, вынюхивая, где, что да как, — Коллар разговорился с молодым священником и по говору сразу опознал земляка. Как не опознать, если силезец до гроба обязательно будет выговаривать «п» и «т» так, словно это не краткие взрывные звуки, а шипящие!… И, говоря по правде, Мендель давно уже бесплатно занимался в колларовой лаборатории, возился с жуками, учился определять их. (Как не проникнуться Коллару симпатией к тому, кого заинтересовали его жуки!) Нет, право, у Менделя не только не исчезла, а наоборот, обострилась примеченная еще Баумгартнером и Доплером склонность все ощупывать собственноручно в этом мире науки. Прекрасная склонность!…

И все-таки как мало говорят нам немногие уцелевшие его письма и документы!… Ведь до Вены, с того момента, как он запродал душу и тело церковной корпорации, большая часть его времени уходила на богословие, на церковное право, на древние языки, на молитвы и мессы. Конечно, был сад, превосходная монастырская библиотека и курс плодоводства и виноградарства. Но без истинной исследовательской школы это могло быть только дилетантством — пусть самого высокого уровня, но дилетантством. Дилетантство было удостоверено, проштемпелевано провалом на экзаменах, и доброжелатель Баумгартнер написал о необходимости «надлежащего руководства», и вот он — университетский вольнослушатель, для которого не существует официальной программы. Он предоставлен самому себе, он как бы брошен в реку, из которой должен выплыть сам. И «куда нам плыть» — он выбирает с удивительно профессиональной точностью.

Он твердо знал, к чему стремится. Выбор был сделан еще перед несчастливыми экзаменами. Но нужны ли гимназическому учителю для вдалбливания законов Ньютона и Кулона в головы школяров математическая физика и теория конструирования приборов? И так ли уж нужны ему палеонтология и техника микроскопических исследований? И нужно ли месяцами копаться в энтомологических и ботанических коллекциях?… Сколько школьных педагогов Австрии, Германии, Франции, России годами зарабатывали свой хлеб, долдоня «от сих до сих» по стабильному учебнику!… Нет, не только ради учительской эрудиции впитывает он знания по необычному плану. Еще в Ольмюце премонстрантом Францем он был отравлен азартом собственноручного начинения старых ружейных стволов железными опилками, потребностью своими глазами убедиться, как окисляет металлы кислород. И нечто подобное он нашел и в работе с растениями монастырского сада, и, наверно, все-таки Коленатый и Грубый наделяли его эпитетами превосходной степени не только потому лишь, что Напп просил поспособствовать его приглашению в суппленты…