Мендель - [4]

Крестнику впоследствии не раз пришлось объяснять, что он появился на свет в магдалинин день, то есть 22 июля, а не двумя днями раньше, как записал, возвратись после того, что у добрых людей сопутствует крестинам, патер Шрайбер.

Если бы патер Шрайбер знал, что из-за такой оплошности он войдет в Историю! Если бы он знал, что он так войдет в нее!…

Конечно, было бы просто великолепно, если бы все люди знали, что именно войдет в Историю из их слов и поступков! Они бы в соответствующих случаях были поосмотрительнее.

Патер Шрайбер сначала (и правильно!) записал бы дату рождения Менделя и только после этого отправился бы его крестины праздновать.

Алоис Штурм, муж старшей сестры Менделя, был бы, наверное, куда добрее и щедрее к зятю своему.

И ольмюцкие бюргеры не захлопывали бы двери перед носом бедного студиозуса, знай они, кто напрашивается к ним в домашние учителя.

Господин директор Флориан Шиндлер, быть может, поспособствовал тому, чтобы временно исполнявший обязанности учителя в его училище каноник Мендель получил бы вознаграждение за свою работу без специальных хлопот.

Профессор Венского университета г-н Рудольф Кнер был бы, быть может, снисходительнее к молодому монаху из Моравии, явившемуся сдавать экзамен на право учительствования. (Неведомо, правда, была ли бы эта снисходительность благом?…)

Знаменитый мюнхенский ботаник Нэгели тогда, быть может, совсем по-другому постарался оценить содержание трудов и писем, которые посылал ему господин Мендель, член Брюннского ферейна естествоиспытателей.

Может быть, и сам великий Чарлз Дарвин заинтересовался бы ссылкой на статью неизвестного ему г-на Менделя, которая была на читанной им странице некоей специальной книги. А достать саму статью труда ему не составило бы!…

А уж советник-то штатгальтера господин гофрат Климещ, конечно, не стал бы в некоторой запальчивости шептать прелату Менделю, что его уберут, коли его высокопреподобие не станет сговорчивей!

И аббат Ансельм Рамбоусек, наверное, не стал бы зарабатывать геростратовой славы приказанием сжечь личный архив своего бывшего друга и своего предшественника по аббатскому посту патера Грегора Менделя, а если бы и сжег кое-что, то держал бы при этом язык за зубами.

И тогда биографы и биологи смогли бы без хлопот выяснить многие неведомые нам ныне детали и жизненного пути и той замечательной работы Грегора-Иоганна Менделя, которая положила начало науке, называющейся теперь «генетика».

…Впрочем, практика человеческая свидетельствует и о том, что когда некоторые люди заведомо адресуют истории свои слова и поступки, эти слова и поступки в ряде случаев тоже оказываются не самыми удачными. Вот ходит рядом Коленкур и черкает в книжечку. Или вышколенный адъютант подхватывает из-под рук лист с наложенной резолюцией и покрывает написанное лаком, чтоб чернила никогда не выцвели. А потомки читают коленкуровы мемуары и «собственной Его Императорского Величества рукой на подлинном» начертанное и смеются, сукины дети!

Ах. если бы знать, как попадать в Историю только в красивом виде!

II. МИРСКАЯ СЛАВА

Теперь — конец.

Шестьдесят два года спустя он был знаменит.

Перед смертью о его здоровье справлялись разные люди.

Конечно, члены капитула монастыря святого Томаша и послушники, монастырский садовник пьяница Мареш и само его преосвященство епископ моравский Франц Бауэр.

Спрашивали и шушукались прихожанки старобрюннского собора Вознесения Девы Марии и бедняки со всего города — вернее, те из них, что были постоянными просителями благотворительных обществ.

Узнавали члены правления ипотечного ландесбанка, а также книготорговцы, снабжавшие его литературой, и еще господа аптекари, медики и профессора городских гимназий, институтов и училищ, те, что были членами здешних ферейнов любителей науки.

Осведомлялись, наконец, чиновники самой канцелярии самого моравского штатгальтера, которая помещалась в здании, некогда принадлежавшем монастырю святого Томаша. И даже чиновники императорско-королевского министерства культов и просвещения, если кто-то из брюннских чинов являлся в Вене в министерство, между прочими вопросами роняли:

— Ну, как там этот ваш аббат Мендель? Еще жив?… Для чиновников министерства культов и чиновников моравского штатгальтерства, а также для епископа Франца Бауэра и даже для членов монастырского капитула шестидесятидвухлетний больной аббат был кладезем разного рода неудобств.

Все они были людьми благовоспитанными, а многие были и по-настоящему религиозными, и просто добрыми, и сострадательными. Однако смерти настоятеля монастыря святого Томаша ждали как облегчения.

А он никогда не думал, что его смерти будут так ждать…Сему предшествовала почти десятилетняя история, нашедшая себе отражение и в официальных печатных органах австро-венгерской монархии и в обширной казенной переписке.

Началась она весной 1874 года, когда немецкая либеральная партия провела через рейхсрат закон о так называемом Религиозном фонде:

«§ 1. С целью покрытия потребностей католического культа, а в особенности для урегулирования нормальных доходов Службы Спасения душ, владельцы церковных бенефиций и постоянные духовные общины обязаны производить определенные взносы в Религиозный фонд.