Мендель - [38]

Посредине группы — аббат, филолог-ориенталист, невысокий плотный «мужчина в летах», с лицом сосредоточенным и решительным. Восьмидесяти лет ему не дашь.

За его спиной скрестил на груди руки Франц-Теодор Братранек — худощавый длинноволосый «под Шиллера» (новой моде он не подчинился). Братранек — бывший аббатский секретарь, ставший к этому времени ученым. Он литературовед, натуралист и натурфилософ.

Вскоре после поступления Братранека в монастырь прелат Напп отправил его за монастырский счет в университет. По окончании университета Братранек познакомился с семьей Гёте, и это знакомство дало ему доступ к архивам великого. Перу Братранека принадлежат изданные в разные годы работы о переписке Гёте с Гумбольдтами и Штернбергом — по естественнонаучным вопросам, а также публикация на немецком языке писем польского поэта А. Одынеца о посещении — вместе с Адамом Мицкевичем — Гёте в Веймаре [26]. Естественно, публикация открывается довольно большим предисловием самого Братранека о Мицкевиче, его поэзии, его роли в развитии славянских литератур. Сие академическое произведение несет изрядный заряд антиавстрийской взрывчатки: в нем припоминаются разделы Польши, история бунтов Львовского университета, борьба польских писателей за возрождение национальной культуры — тут уж и не один Мицкевич, а и Бродзинский и Фредро, и не только о литературе упомянуто, но и о создании института Оссолинских. И никаких клерикальных или просто религиозных мотивов…

Фотография, о которой идет речь, сделана, видимо, после какого-то собрания капитула святого Томаша, ибо на ней запечатлены два человека, постоянно живущие вне стен монастыря, даже вне Брюнна. И первый из них — как раз Братранек: с 1851 года он профессор Краковского университета по курсу немецкой литературы; на этом посту он пробыл тридцать один год — до конца своих дней, и в монастыре появлялся либо во время вакаций, либо по вызову.

А второй — это Павел Кжижковский, музыкант и композитор, преподающий в Ольмюце. Он стал известен впоследствии как реформатор грегорианского церковного пения, собиратель чешской народной музыки и учитель Леоша Яначека. На фото он сидит в первом ряду, строго глядит сквозь очки в тонкой оправе и держит в руках какую-то раскрытую книгу. Быть может, клавир.

Почти все прочие члены группы не отходят от того же стиля. Выделяется, правда, полный, круглолицый монах, поднявший очи горе, что, впрочем, не придает ему вида особо благочестивого. Сутана на нем как маскарадное платье. Ему пошел бы любой другой костюм: солдатская форма, роба рабочего, трико циркового борца, наконец. Это патер Матеуш Клацел — философ, астроном и журналист, любимый частный учитель «лучших брюннских семей» и видный деятель чешского национального движения — редактор газеты «Моравски новины», собиратель чешского фольклора и поэт, впрочем, видимо, весьма неоригинальный. Он автор двух сборников «Lyricke basne» и книги «Этика». В 1844 году Клацел был уволен епископом графом Шафготчем из Брюинского Философского училища «за распространение философских идей Гегеля».

Клацел, друг Менделя, — фигура бесспорно незаурядная и противоречивая. В 1867 году после смерти Наппа он баллотировался на настоятельский пост. Его не выбрали. Года Два спустя Клацел пришел к выводу, что сутана — одежда не по нему, и порвал с церковью. Благодаря содействию Менделя, своего счастливого конкурента на аббатских выборах, он получил заграничный паспорт, уехал в Америку и занялся там пропагандой идей утопического социализма, сильно приправленных, правда, религиозной аргументацией из учения Яна Гуса.

Заслуживает упоминания человек, которого нет на фотографии, ибо он умер летом 1843 года — еще до поступления Менделя в монастырь и, быть может, именно для Менделя освободил вакансию в капитуле.

Это патер Аврелиус Талер, страстный ботаник и фенолог. Он с великой тщательностью описывал растительный мир провинции и публиковал в местных газетах сообщения о том, какие цветы распустятся на ближайшей неделе и какая, по его прогнозам, предстоит погода — дабы возбудить у городского юношества интерес к этим предметам. Его руками было составлено монастырское ботанико-минералогическое собрание, благодаря которому Мендель, по собственным его словам, увлекся «естественной историей».

Но нам важны не столько «анкеты» обитателей монастыря, сколько их нравы — в противном случае не к чему было бы рассказывать о людях, изображенных на фотографии, а тем более о человеке, который на ней не изображен. В том-то и дело, что патер Талер — это «нравы».

И к тому же в самом привычном представлении о людях монастыря, ибо он был человеком эпикурейских наклонностей, и наверняка уже в первые дни пребывания в монастыре Мендель был посвящен в историю весьма красочную, которая, кстати, служит иллюстрацией мягкости режима у святого Томаша.

Познакомимся и мы с этой историей.

…Итак, в какой-то момент аббату-востоковеду показалось, что патер-ботаник слишком усердствует в увлечении «сырым весельем» («die feuchte Frohlichkeit»). Напп не был настолько суров, чтобы тотчас применить к почтенному патеру какие-то карательные меры, и однажды вечером, решив пристыдить коллегу, в полном парадном настоятельском облачении стал поджидать Талера в привратницкой. Где-то около часу ночи в привратницкой загремел веселый звонок подвыпившего ботаника. Дверь распахнулась, но вместо служки Талер увидел укоризненно смотрящего на него аббата. «О господи! — воскликнул ботаник с такой интонацией, словно перед ним был не щуплый в те годы ориенталист, а сам грозный Саваоф. — О господи! Я недостоин войти в твой дом!» — повернулся и — так заканчивает эту историю Ильтис — отправился («weitertrinken») пить дальше.