Men from the Boys, или Мальчики и мужчины - [41]

Он подошел ко мне, мы оба были сконфужены, стремились избежать ссоры. Потому что причины ссориться не было. Внутренний голос говорил мне, что надо просто посмеяться над этим концом света, доморощенным апокалипсисом. Но ни один из нас не улыбнулся.

— В Чайнатаун? — предложил я.

Он скорчил гримаску.

— Я не голоден, — ответил он, глядя на меня из-под челки. Потом опустил глаза на запястье. Он не носил часов. — Завтра в школу. Уже поздно.

Я кивнул, словно все уладилось и говорить больше не о чем.

— Тогда домой, — сказал я, и мне показалось, что я чувствую во рту вкус яда.

Джина открыла дверь.

Она улыбнулась, обняла и поцеловала его, а он проскользнул мимо нее в прихожую. Со мной он не попрощался. Она обратила свою улыбку ко мне. Я продолжал стоять за дверью.

— Что с ним случилось? — спросил я.

Ее улыбка погасла. Я услышал, как он гремит чем-то на кухне. Похоже, собирается ужинать. Так что это его «я не голоден» — полное вранье. Он просто не хотел в Чайнатаун. Не хотел быть со мной.

— С ним ничего не случилось, — сказала она с внезапным холодом в голосе.

«О, я хорошо тебя помню», — подумал я.

— С Пэтом все в порядке, — сказала она. — Он здесь прижился. Они с Питером стали большими друзьями.

— С Питером? С Питером? Кто такой этот хренов Питер?

— Ты не мог бы выбирать выражения? Питер — мой бойфренд.

Я вздохнул:

— Смешно. В сорок лет иметь бойфренда. Ты и Питер встречаетесь? Вы трахаетесь или просто лижетесь? А как у вас насчет петтинга? Господи, Джина, давай уже привыкай к новым терминам. Ты ведь не тинейджер.

Она вскипела.

— Даже сейчас! — воскликнула она. — Неужели это никогда не кончится?

— Кончится, кончится, — ответил я, внезапно испугавшись, что дверь захлопнется у меня перед носом прежде, чем я смогу рассказать ей, что именно я осознал во время печального молчаливого возвращения в Сохо.

Но у нее тоже было что мне сказать.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Гарри?

— Просвети меня.

Она вышла за дверь, не желая, чтобы слышал Пэт. Я позволил ей сделать это. Этого никогда не должно было со мной произойти.

— Все просто, когда родитель только один, — сказала она, понизив голос, но отчетливо выговаривая каждое слово. — Несмотря на все твое олимпийски выверенное отчаяние.

Она передразнила меня голосом, совершенно не похожим на мой:

— «О, бедняжка я. О, бедняжка Пэт».

— Олимпийски выверенное отчаяние, — кивнул я. — Мне это нравится, Джина. Это хорошо. Я это запишу.

— Рада, что ты оценил, Гарри. Я живу для того, чтобы ты был счастлив. — Она перешагнула порог двери. — Но, несмотря на всю твою жалость к себе, Гарри, на самом деле тебя все устраивает. Проще, когда родитель только один. Можно играть в великого диктатора. Твое слово — закон. Родитель-одиночка — царь и бог.

— Ну да, — сказал я. — Родители-одиночки — кучка эгоистичных подонков.

— Спокойной ночи, Гарри.

Она вошла в прихожую и попыталась закрыть дверь. Я вставил в проем ногу, похожий на спятившего торгового агента. Джина посмотрела на мою ногу и недоверчиво рассмеялась.

— Я не хочу ссориться, Джина, — заговорил я, подбирая слова. Я понимал, что чувствую, но не знал, как это выразить. В последние дни это происходило постоянно. — Я просто… я не хочу, чтобы его жизнь вертелась вокруг нас.

Джина ждала. Я убрал ногу. Она слегка побаливала.

— Я хочу, чтобы у Пэта была своя собственная жизнь, — сказал я. — Я не хочу, чтобы его жизнь была занята матерью, отцом и тем, что между ними произошло. Нашим разводом. Всем прочим дерьмом. Мы должны дать ему жить собственной жизнью, Джина. Мы перед ним в долгу.

Она улыбнулась и ушла, а я остался стоять, уставившись на закрытую дверь. Я слышал, как дважды повернулся ключ, а потом ее шаги из прихожей в комнату. Она не согласилась. Или, возможно, эта мысль была слишком трудна для ее восприятия.

Мысль о том, что Пэт всегда будет жить под знаком нашей неудачи, это на всю жизнь оставит отпечаток в его сердце, столь же несмываемый, как татуировка в виде слезы.

12

Я стал бояться шагов почтальона.

У меня внутри все падало, когда я слышал, как он тяжело ступает по садовой дорожке, потом раздается металлический стук почтового ящика — и вот они уже там, мои проблемы, красные счета в коричневых конвертах, притаившиеся между меню ресторанов и рекламными проспектами, столь же заметные, как сыпь. Симптомы внезапно навалившейся бедности.

Но хуже всего был белый конверт с письмом от ипотечного банка. И стиль изложения — такой неестественный, такой тусклый, механический ответ базы данных, которая много раз видела неудачников, подобных мне.

«Если Вы испытываете затруднения в оплате ипотечного кредита…»

Сид спустилась по ступенькам, глядя на меня, и я быстро свернул письмо.

— Гарри, — сказала она. — Нам надо поговорить о деньгах.

Я засмеялся и обнял ее.

— Нет, не надо, — заявил я. — Потому что что-нибудь изменится. Что-то всегда меняется.

Она обняла меня за талию. Положила голову мне на плечо. Но не улыбалась.

— Сейчас все не так, как раньше, — сказала она. — Я чувствую это, когда бываю в Сити. Что-то происходит. Тебе нельзя просто взять и устроиться на работу. Мужчине твоего возраста…

Это было подлостью. Я разжал объятия. Теперь никто из нас не улыбался.