Мемуары власовцев - [35]

Как-то мы шли в город и слышим сзади нас грохот кованых сапог — шёл шуцман в типичном кэпи времён императора Вильгельма. Мы остановились, и он тоже, мы пошли — он вслед за нами. Оказалось — он услышал, что мы разговариваем по-русски, и ему показалось это подозрительным. Пришли на вокзал — он за нами. Здесь мы встретили испанского коменданта станции, знакомого капитана ГЬардии сивиль из Сарагосы, тот позвал переводчика и объяснил шуцману; «это самые лучшие люди, я их хорошо знаю». Только тогда шуцман от нас отстал.

Мы просидели в Гофе три месяца в ожидании возможности поступить в русские национальные формирования, но ничего не получилось. В это время вся испанская «Синяя дивизия» возвращалась через Гоф в Испанию — прибывали с фронта в немецкой форме, их отправляли под душ и переодевали в испанскую форму, строили, немецкий генерал произносил соответствующую речь, и их отправляли на вокзал. Все солдаты и офицеры ночевали в нашей казарме, мы встречали знакомых офицеров, расспрашивали о наших. Все давали прекраснейший отзыв. Правда, когда речь заходила об одном грузине, офицере легиона (его псевдоним тененте Константно — фамилия его грузинская труднопроизносимая), то испанские офицеры молчали смущённо. Мы потом узнали, что он зверски обращался с русским населением, а один знакомый офицер нам откровенно сказал: мы его презирали за то, что он поставлял старшим офицерам русских женщин. По приезде в Испанию мы несколько лет чуждались его, потом привыкли. Встретили и офицера нашего терсио «Мария де Молина» — Дуньку..

Наконец возвратились с фронта и наши русские, в том числе капитан Кривошея Николай Евгеньевич, пробывший в «Синей дивизии» больше двух лет, привёз русскую молодую красивую жену. Когда в 1941 году в Мадриде формировалась «Синяя дивизия», то нас — участников Испанской гражданской войны — немцы не приняли, а попало туда несколько наших офицеров из Африки, из Испанского легиона. Как раз все они были уроженцы Юга России, и немцы, по своей тупости, поначалу вообразили, что они все самостийники украинские, а потом, когда обнаружилось, что они русские националисты, то потребовали от испанцев, чтобы их отправили в Испанию.

Русские офицеры много помогали русскому населению, были комендантами населённых пунктов, нередко приходилось творить суд и расправу, но всегда они оставались гуманными и отзывчивыми людьми. Дивизия стояла возле Новгорода, около озера Ильмень. Население сохранило прекрасную память об испанцах вообще. Испанский солдат, когда имеет что-либо, то всегда поделится с голодным, а немцы наоборот: сожрёт свой обед, нальёт воды в котелок и говорит голодному: «на, ешь!..» В России мне жители рассказывали, что когда немецким солдатам раздавали пищу из котла, то остатки они выливали на землю, чтобы только не давать столпившимся вокруг голодным детям. В Гомеле я видел всегда около итальянской кухни человек тридцать с посудинами — им всем давали еду. Поэтому русские люди и сохранили и об итальянцах, и об испанцах самые лучшие воспоминания…

Иногда к нам приходил капитан Креббс, старый офицер 1-й мировой войны. Должен сказать, что для старых немецких офицеров слова «русский царский офицер» — это символ рыцарства, и к нам офицеры немецкие относились с величайшим уважением. Капитан Креббс горько жаловался на политику Гитлера, который ведёт Германию к катастрофе. Встречались тогда мы и с австрийцами, которых немцы заставляли воевать. Они нам доверяли. Мы через Юренинского вели беседы.

В казарме, на нашем этаже была расположена рота немцев, пожилых, вроде наших ополченцев 2-го разряда, они пели песню «Майне муттер, майне швестер». В глубине коридора была комната фельдфебеля, и солдаты проходили мимо со страхом и трепетом. Рядом с нами комнату отвели каким-то двум таинственным личностям, и на двери поместили надпись «посторонним вход воспрещается», и даже в уборной для них была отдельная кабинка с такой же надписью. Солдат австриец, питавший к нам симпатию и часто заходивший к нам побеседовать, решил разузнать, что это за таинственные личности. Он принёс огромную миску макарон и, когда никого не было в коридоре, проник в их комнату — эти типы не говорили ни на одном понятном языке, взяли макароны и молча сделали глубокие поклоны, тем всё и закончилось.

На Гоф при нас ни разу не было налёта авиации, но тревоги бывали. Все солдаты шли в убежище, а мы оставались, закрыв комнату изнутри на ключ. Как-то во время тревоги дежурный пытался проверить нашу комнату, тыкал ключом и не мог отворить, после чего оставил нас в покое. Иногда мы ходили на вокзал, пили чёрный ячменный кофе без сахара, горький. Иногда получали карточки на пирожные (250 грамм), ели их, но из чего они были сделаны, лучше не спрашивать. Выдавали нам и мёд — пакет в полкило весом — запах и вкус мёда, а потом изжога; говорили, что он готовился из древесных опилок. Иногда давали карамели с витаминами. В общем, еда была обильная и вкусная, хлеба достаточно. Правда, иногда нам приносили суп из кормовой свёклы или брюквы, пустой и невкусный.

Наши русские из «Синей дивизии» получили разрешение жениться на русских, и трое привезли жён. Раз мы собрались на вокзале провожать капитана Кривошею с молодой женой, уезжавших в Испанию, и выпили на прощанье, нас было семь человек, бутылку испанского коньяка и бутылку немецкого шнапса — дня три потом голова болела. Из какой дряни делают немцы свой шнапс?..