Мемуары везучего еврея. Итальянская история - [87]
Как она отличалась от Береники! Не столько внешностью, потому что между двумя женщинами было что-то общее, хотя Франческе было уже за тридцать, но скорее лицом, так оно было не похоже на лицо Береники, каким оно запомнилось мне с нашей последней встречи на ступеньках барака военного лагеря в Каср-эль-Нил в Каире.
После того как меня перевели из Иерусалима в Египет, Береника тоже попала в Каир в качестве шофера транспортной компании. Несколько недель я безуспешно искал ее, не зная, что она сменила имя. Когда я наконец нашел ее, мне не пришло в голову спросить, почему она сделала это, ведь среди палестинских добровольцев родом из Италии и Германии было принято при вступлении в армию менять фамилию, чтобы обезопасить себя в случае пленения. И я поступил так же. Только когда я стоял перед Береникой с букетом цветов в руке и заявил ей о своем твердом решении жениться на ней, я понял из ее смущенного ответа, что она взяла фамилию своего мужа. Удар был жестоким, но в возрасте двадцати лет, в разгаре войны, никто не умирает от любви. Все же я до сих пор был зол и не мог стереть из памяти загадочное выражение ее лица. В нем было что-то темное и трагическое, как зов смерти, какая-то неизбывная грусть, необъяснимая тревога, которую я замечал в глазах некоторых еврейских солдат, прибывших в Италию из Палестины. Они, как и Береника, жили в мире Холокоста. Я же, напротив, при том что все мои родственники находились в местах, оккупированных немцами, никак не связывал их судьбу со все чаще доходящими до нас сведениями о систематическом уничтожении евреев немцами. Наверное, я просто не мог представить себе своих родных мертвыми, а те немногие итальянские евреи, которых я встречал в Бари, рассказывали мне не только об опасностях, с которыми они столкнулись, пересекая линию фронта, но и о помощи, полученной ими от местного населения. Рассказы о бегстве звучали как приключенческие повести, зачастую расцвеченные юмористическими эпизодами. Сама мысль о том, что мои родители могут быть депортированы, никогда не посещала меня. На деле, как я уже говорил, они спаслись, отец — маскируясь под странствующего коробейника, а мать и сестра — спрятавшись в монастыре. В отличие от них и от Береники, Франческа не была ни еврейкой, ни итальянкой. Она была далматинкой, и ее лицо не несло на себе печати пережитой трагедии. Я несколько раз встречал ее в трамвае, который шел из Бари в район Карбонара мимо нашей штаб-квартиры. Обратил я на нее внимание не столько из-за тонких черт ее лица, обрамленного копной тициановских волос, сколько из-за контраста между ее элегантностью и вульгарной атмосферой, превалирующей в городе.
В то время каждый уголок Бари дышал унижением и печалью. Война пощадила центр города, но гавань была разодрана в клочья взрывом судна союзников, полного снарядов. Старинные дворцы, изношенные временем, выглядели почти как дома бедноты в старых кварталах. Высохшая под солнцем грязь становилась пылью, а когда шел дождь, он смешивал пыль с содержимым напрочь испорченной канализации и покрывал улицы скользкой грязью. Обрывки телефонных проводов, протянутые на самых длинных стенах города под выцветшими изречениями Муссолини, подчеркивали гротескность последних. Итальянцы, с которыми солдатам союзников еще не разрешалось брататься, были похожи на призраков. На площади театра Петрудзелли длинная очередь экипажей ожидала клиентов. Костлявые лошади спали стоя, их уши торчали из дыр, проделанных в помятых соломенных шляпах. Они выглядели такими же несчастными, как их кучера. Только в полях, где союзники прятали среди олив оружие и повозки под маскировочным камуфляжем, древний народ Пульи, сменивший несколько месяцев назад фашистский режим на иностранную оккупацию, мог сохранять какое-то достоинство. С этими угрюмыми и замкнутыми людьми, диалекта которых я не понимал, мы, военные, никакого контакта не имели. Повара, готовившие нам пищу, женщины, убиравшие помещения, немногие чиновники, знавшие английский в достаточной мере, чтобы вести дела, связанные с газом, бойней, телефоном и пристанью, — все они были беженцами. Они пришли со всех сторон: северные итальянцы, югославские монархисты, бежавшие от коммунистов Тито, югославские партизаны, пришедшие в Бари, чтобы получить пищу и залечить раны и болезни, греки и албанцы, которые пересекли Адриатику, перевозя на судах людей, животных и взрывчатку.
У каждой из этих групп была своя внутренняя и внешняя иерархия, созданная меняющимися ситуациями войны, несчастьями и ненавистью. Евреи находились ступенькой выше итальянцев, партизаны — над солдатами развалившихся королевских армий Италии, Греции и Югославии, а британские офицеры чувствовали себя выше любого министра временного итальянского правительства. И повсюду — люди, которые, приехав на шатких телегах, на трясущихся трехколесных велосипедах, а некоторые — на автомобилях, которые работали на газе, торговали на черном рынке всем и вся — от женщин до валюты, от мыла до оружия. Их можно было найти где угодно, с разрешением или без, посреди военных лагерей и в офисах, где они предлагали клиенту использовать свое реальное или вымышленное влияние. Поголовно презираемые и подвергающие опасности всех и каждого, эти деятели черного рынка представляли собой новые каналы энергии людей, которые утратили структуры традиционной власти. Все и вся тонуло в массе солдат, пришедших из-за океана и опьяневших от завоевания старой Европы.
Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.