Мемуары - [50]

Ближе к полудню меня выпустили из КПЗ и сказали, что прежде чем мне вернут автомобиль и позволят продолжить путь, я должен сдать экзамен на права. Мне дали кипу экзаменационных бумаг — ничего в жизни, кажется, я не изучал с таким усердием. Чудом я сдал экзамен и был отпущен на законных основаниях.

Почему-то мне не разрешили внести залог за рыжеволосого юношу. Пришлось оставить его в джексонвильской КПЗ — Бог знает, что ему там пришлось вынести.

С правами и работающими задними фонарями я продолжил свое путешествие до Нового Орлеана, где дедушка наслаждался Марди-Гра — празднеством, которое никогда не привлекало меня, но доставляло массу удовольствия дедушке, поскольку парады проходили прямо у нашего угла. Он наслаждался этим зрелищем несмотря на все возрастающую слепоту.

Сколько всяких пустяков можно напихать в описание одной единственной жизни… а между строчками остается многое, действительно заслуживающее воспоминаний. На поверхность ясно всплывают какие-то простые истории, а важное остается в туманной глубине памяти… Да и это «ясно» — весьма относительно…

7

Объявили, что сегодня я появляюсь в «Предупреждении малым кораблям», и одновременно Хелен Кэррол заменяют очень одаренной актрисой по имени Пег Мюррей — Билл Хикки назвал ее лучшей в своем деле, хотя вне пределов своей профессии она мало известна.

Очень волнительно видеть одаренную актрису, которая после короткой подготовки играет очень ответственную роль Леоны; видеть, как мы все поддерживали ее, прикрывая, как могли, возможные «проколы», и любя ее — как должны любить друг друга все актеры в критических ситуациях — если в мире вообще есть любовь, в чем я не сомневаюсь. Любовь есть и в этом мире, и даже в актерской профессии, любовь, которая может выдыхаться за кулисами, но — в виде сотрудничества — почти всегда присутствует на сцене, особенно когда пьеса подвергается опасности в момент ввода новой звезды, не получившей достаточно времени на репетиции.

Это волнительно — и прекрасно.

Помню письмо от Брукса Аткинсона, полученное мной в то время, когда он перестал быть театральным критиком в «New York Times».

Я был на Западном побережье, и оттуда написал ему: «Это мне пора уходить со своей работы, а не тебе, Брукс».

Он мне ответил: «Тебе необходимо продолжать твою иносказательную работу». Я не уверен, что моя работа в то время была достаточно иносказательной, но, несомненно, она должна была быть таковой, и совет был достаточно теплым и сделанным с добрыми намерениями.

Вчера произошли два важных события: одно личное, другое политическое, и очень, очень общественное.

Личным событием был ужин с Розой и с ее во все большей степени раздраженной и раздражающей компаньонкой. Для полного комплекта я привел с собой молодого друга, одаренного художника, одновременно манекенщика и временами — актера.

Мисс Безымянная решила заказать нам столик в «Люхове», прекрасном ресторане в баварском стиле, чуть-чуть моложе, чем само время, и нас самым милым образом посадили прямо под оркестровой эстрадой. Оркестр в баварских или тирольских костюмах — но без единого баварца или тирольца — начал играть в семь часов, ровно через пятнадцать минут после нашего прибытия.

Что меня очаровало больше всего — стеклянная крыша, расположенная очень близко к нам, сквозь нее я мог наблюдать за первыми сумерками и за сгущением темноты по ходу ужина — лучше сказать, по ходу кошмарного ужина — потому что Безымянная вспомнила, что она ирландка и немедленно начала унижать моего бедного молодого друга; я не понимаю, как он сдерживался и не отвечал этой ирландской бабе, которая была сильно набравшейся и «тихой», как гремучая змея. Наверное, он наполовину ангел.

Мисс Безымянная начала с того, что назвала всех «молодых» бандой общественных паразитов, кровопийц и дегенератов.

Она объявила, что старые добрые времена прошли окончательно, и в мире не осталось ни достоинства, ни чести.

Мы с моим другом заранее договорились, что когда эта леди начнет демонстрировать свой сучий характер, мы скажем — один из нас другому — что мы сегодня видели в Центральном парке малиновку, и как это необычно — увидеть малиновку в это время года.

Не могу вам сказать, сколько раз нам пришлось упоминать столь необычное время появления этой малиновки и другие необычные явления в Центральном парке, чтобы остудить застольную атмосферу.

В конце концов я не смог сохранить спокойствие, повернулся к Безымянной и сказал: «Давайте признаем — вы стали реакционеркой, а я — революционер».

Тогда она начала говорить о выродках, имея в виду на этот раз и моего друга, и меня. Видите ли, она стопроцентная ирландка, и считает выродками всех, кто не стопроцентный ирландец. Только, увы, ирландского юмора у нее совсем не было.

Когда вечер прошел, я, конечно, стал жалеть ее. Она так погрязла в одиночестве, стародевичестве и в своих архаических «принципах», настолько ханжеских, насколько могут быть ханжескими принципы ее породы.

Трагическая история моей сестры Розы началась за несколько лет до того, как я на три года прервал свое обучение, чтобы поработать в филиале Международной Обувной компании под названием «Континентал Шумейкерс».