Мемуары - [44]

Постепенно я начал замечать косые и пренебрежительные взгляды со стороны персонала отеля, но меня это нисколько не трогало — мне никогда не удавалось ладить с персоналом отелей и с квартирными хозяйками — по крайней мере, в мои «эмансипированные» годы.

Так весело катилось время, пока в начале декабря я уже больше не мог заблуждаться насчет состояния моего здоровья. Пришлось отказаться от номера в «Шелтоне» и отправиться в Новый Орлеан до наступления Рождества, чтобы пожить спокойной жизнью, как мне советовали доктора. Я был тихим в это время, относительно обеспеченным и потому поселился в довольно роскошном отеле «Поншартрен» на окраине Садового района. Помню, что там я написал одну из моих любимых одноактных пьес, «Несъедобный ужин» — не понимаю, почему ее так редко ставят, ведь она очень веселая.

Но я там был один и начал просматривать объявления в поисках меблированной квартиры в Старом квартале, где жил раньте. Мне повезло — удалось найти очаровательную квартиру на Орлеанской улице, недалеко от тыльной стороны Собора Св. Людовика. У собора была замечательная галерея, и сидя в ней, я мог видеть в саду большую каменную статую Христа с распростертыми руками, как бы приглашающего страдающий мир прийти к Нему.

Там я жил уже не один, а с другом. (Благодаря бескомпромиссно честной природе данных мемуаров, что является их главным достоинством, многие друзья не пожелали, чтобы их фамилии упоминались в этой истории моей жизни. Я понимаю и уважаю их мнение. Я мог бы придумать им имена, как это делается в художественной литературе, или сделать их не такими, какими они были в реальности, но это повредило бы главному принципу книги; поэтому я буду совсем опускать их, сожалея, однако, о пустоте, которая образуется в этом труде — сценической площадке для всех важных dramatis personae моей прошлой жизни. Может быть, кое-кто из них будет оспаривать пропуск некоторых деталей, излишне живописных, с моей точки зрения, но оскорбляющих их нынешнюю чувствительность. В любом случае, я опущу фамилию друга, о котором пишу сейчас.)

А что касается конкретно того друга, который занимал всю мою жизнь в течение полугода — от поздней осени 1946 гада, и который продолжает быть одним из ближайших моих друзей, то позвольте только сказать, что он в тот период освободил меня от самого большого моего несчастья — и самой главной темы моей работы — несчастья одиночества, что преследует меня как тень, тяжелая тень, слишком тяжелая, чтобы таскать ее за собою и днем и ночью…

Вначале я жил чересчур отшельнически для жителя Нового Орлеана, этого общительного города. Все, что я делал — писал. Сначала это было трудно, работа не давала прежнего импульса. Мне казалось, что в моем организме разлит ослабляющий яд, и мне надо накапливать энергию.

Тем не менее в этот сезон я получил свою долю развлечений в высшем обществе Нового Орлеана, которое проживало в основном — или вообще целиком — в дальнем конце Канал-стрит в так называемом Садовом районе.

Однажды вечером я решил, что чувствую себя достаточно хорошо, чтобы устроить в своей маленькой квартирке на Орлеанской улице прием для моих друзей из высшего общества. Многие из молодых девиц, наверное, впервые перешагнули порог квартиры в Старом квартале — если не считать, может быть, здания «Понтальба» на Джексон-сквер, единственном «респектабельном» доме в квартале. Я имею в виду — признаваемым таковым матерями из Садового района.

Мой прием был довольно любопытным.

Помню одну девицу, спросившую, не может ли она увидеть мою спальню.

— Почему нет? Она очень мила.

— Он покажет нам свою спальню, — воскликнула эта юная особа.

Гости гурьбой двинулись туда.

Спальня им, по всей видимости, понравилась. А кому бы она не понравилась? Спальня или самое чудесное место в доме, или самое отвратительное. Моя принадлежала к первой категории.

Потом кто-то повернулся к моему сожителю.

— А теперь покажите нам вашу.

— Ах, я…

Он предполагал, что назревает скандал, и хотел избежать его, но я решил, что будет вполне естественным сказать:

— Мы спим здесь вместе.

Разразившаяся тишина была совсем не естественной.

Видите ли, кровать была по размерам значительно меньше двуспальной…

Девицы начали перешептываться со своими спутниками, пошли тайные короткие переговоры, потом нас начали благодарить за необычный и очень приятный вечер и покидать дом с такой скоростью, как будто надвигался шторм.

Я считаю, что это — к лучшему. Мое место в обществе — тогда и по сей день — богема. Люблю посещать и другие места, но в моем общегражданском паспорте стоит несмываемый штамп — богема, без каких-либо сожалений с моей стороны.

Я не упомянул один необычный инцидент, произошедший сразу же после стремительного бегства гостей.

Примерно через полчаса после того, как девиц с сопровождающими их лицами унесло ветром и мы с моим другом собрались уже ложиться, в дверь коротко и нервно постучали. Я набросил на себя халат и открыл дверь — самому красивому из молодых людей, побывавших на моем приеме. На нем был только плащ, и сразу же, как только я открыл ему дверь, он сбросил его, помчался в спальню и с пьяными рыданиями упал на кровать.