Мемуары шулера - [5]
Тут надо бы кое-что пояснить.
Конечно, без рассыльных, всякого рода мальчиков на побегушках не обходилась в ту пору ни одна приличная французская гостиница. Однако поручения такого рода выполняли обычно служащие, совмещающие множество различных обязанностей. Поневоле вынужденные заниматься столь малопочтенными делишками, они не всегда выглядели так привлекательно, как положено выглядеть груму. Грумы — разменная монета портье, этакие живчики. Надобно быть безбородым юнцом, чтобы сквознячком пролетать через двойные двери. Более того, лучше даже и вообще-то лица не иметь, чтоб не узнавали — грум и грум. Надо быть просто этаким мундирчиком, в распоряжении всех и вся, готовым услужить любому — опрометью несясь от одного к другому, в пару минут преодолевая — вверх-вниз, вниз-вверх — лестницы шестиэтажного отеля — никогда на месте и всегда там, где нужен!
Успеть поднять зонтик, прежде чем он коснется земли, поднести зажженную спичку в тот момент, и ни секундой позже, когда курильщику приспичит затянуться, не вытаскивая часов, сказать кому-то точное время — в общем, я виртуозно проделывал все эти маленькие трюки, сам развлекаясь от души. Для меня это была игра, и утехам моим конца-края не было!
Однажды вечером граф Греффюль, которому я, уж не припомню, на какой вопрос, ответил: «Слушаюсь, месье», сказал мне: «Пожалуйста, называй меня „господин граф“».
Уже назавтра я всех их называл не иначе, как «господа графья»!
Слов нет, изобретение когерера, вольтметра или громоотвода принесли человечеству неизмеримо больше пользы — но, согласитесь, и моя находка была не так уж плоха. Если ты и рисковал кого-нибудь обидеть, то разве что герцогов, князей или маркизов, а много ли их было? Раз-два и обчелся. Словом, я ублажал графов и льстил всем остальным.
И то и дело слышал, как про меня говорили:
— Нет, этот парнишка просто чудо!
Я делал вид, будто краснею от смущения, и взял за привычку не спрашивать чаевых, которая, похоже, действовала безотказно, ибо всякий раз меня окликали:
— Эй, малыш…
А коли вас окликают, значит дадут вдвое больше.
Месяц спустя я уже каждого знал в лицо и величал тем титулом, какой ему полагался, или по настоящей фамилии — и тут же усвоил, что стоит тебе запомнить всех, как все тут же начинают узнавать тебя. Я выучил их всех по именам — и все они стали величать меня по имени!
У меня просто голова шла кругом от этого непрерывного водоворота клиентов. Одни остаются на неделю, те пробудут месяц, а остальные, их было больше всего, задерживались всего на пару-тройку дней — похоже, не столько людей посмотреть, сколько себя показать.
Этих впустить. Другим наружу не терпится. Туда-сюда, туда-сюда… Случалось открывать двери по пятьдесят раз кряду. При этом я шепотом, только для себя самого, повторял: «Выходите! Входите! Входите! Выходите!..» И у меня было такое впечатление, будто все они подчиняются моей воле, и это я создаю весь этот круговорот!
А сложенные вдвое письма, а любовные записочки, что передавали мне эти благородные господа! Порой у меня в кармане их скапливалось по пять-шесть разом.
— Ступай-ка немедля передай это даме, знаешь, той, что в красной шляпке…
— Последи-ка за той дамочкой, брюнеткой, что разговаривает у кассы с пожилым господином, и когда она будет одна…
Ах, стоило мне только захотеть — или ошибиться невольно, сколько драм, сколько разочарований!
Однако подобного промаха я не совершил бы ни за какие блага на свете — слишком уж нравилось мне это занятие! Быть участником амурных историй, посредником в любовных тайнах, знать, что ты единственный посвященный — ах, это же волнительней не придумаешь! Черт возьми, ведь хочешь не хочешь, а это ведь мне суждено было первым узнавать обо всем — и господину, написавшему письмецо, лишь после меня становилось известно, сказала ли дама сердца «да» или «нет»…
Порой, конечно, не по злому умыслу, а просто из какого-то дьявольского лукавства, я не спешил сразу доставить ответ. Хранил для себя. Запрячешься куда-нибудь в темный уголок и смакуешь каждое словечко. Выходит, эта смазливая дамочка сказала «да»! Стало быть, она готова заняться с ним «этим», о чем просил ее господин. А то, о чем он ее просил, это, ясное дело, то самое занятие, то самое пресловутое развлечение, о котором только и разговору в комнате для прислуги, о котором говорится во всех этих записочках, у которого столько разных названий — одни приятно ласкают слух, другие определенней, но вызывают отвращение. И чтобы заниматься «этим», предаваться этому развлечению, они спрячутся от всех — в постели. Ах, как же я завидовал ему, этому счастливцу!
Ну когда же настанет мой черед?
Может быть, скоро.
Потом, взволнованный, весь красный от смущения, я шел к нему. Однако, поскольку я сгорал от ревности, мне доставляло удовольствие помариновать его еще немножко.
— Ну что? — не терпелось ему.
— Да понимаете… так уж получилось… в общем…
И я начинал тянуть резину, томить клиента:
— Значит, передал я этой даме письмецо…
— Короче, ну и что?..
— В общем, эта дама… как бы получше сказать… сразу будто даже ничего не заподозрила… открывает, значит, конвертик… читает себе, читает…
