Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - [68]

Я отправился туда, не дожидаясь военного эскорта, и прибыл в разгар дебатов о переговорах с Пруссией и о ратификации договора с Россией.

Как только я прибыл в Гродно, все честные люди собрались вокруг меня с упреками в том, что я покинул их в момент кризиса, который они не в силах были предотвратить. Многие сенаторы Литвы и многие нунции от этой провинции, даже из числа тех, кто поддерживал Россию, просили меня не покидать их более и говорили о том, что если невозможно было избежать раздела страны, то, по меньшей мере, долгом каждого, кто имел отношения с послом России, было довести до его сведения о вопиющих злоупотреблениях в Литве и безобразиях, которые творила там конфедерация. Со всех концов Литвы ко мне приходили многочисленные письма, в которых меня настоятельно просили не отказать в защите всем тем, кто пал жертвой преследований со стороны семейства К…. Люди жаловались, что им не перед кем излить душу и не к кому обратиться со своими просьбами. Они заявляли, что я, в качестве министра Литвы, мог и должен был обеспечить им свою поддержку и помощь.

Эти многочисленные обращения вынудили меня постараться войти в контакт с послом Сиверсом, который, как я уже говорил, был человеком резким, увлекающимся, вспыльчивым, верным исполнителем полученных приказаний, но имел доброе сердце и даже желал делать добро, если то было в его власти.

Два министра, известные своей безупречной честностью, – великий маршалок литовский Тышкевич и великий маршалок коронный Мошинский – были первыми, кому я сообщил об адресованных мне жалобах и передал многочисленные запросы, мною полученные. Первый из них, человек внешне холодный, но по сути честный и чувствительный, соединял в себе чистоту намерений и прямоту чувств с ярко выраженной ненавистью ко всякой несправедливости. Будучи родом из обычной семьи в Литве и имея почти все свои владения в этой провинции, он тем живее сочувствовал страданиям своих соотечественников, что сам не мог уберечь ни себя самого, ни свое состояние от преследований семейства К….

Второй, человек прямой и справедливый, добродетельный гражданин, отличавшийся твердым характером и высокой образованностью, живо ощущал весь ужас положения, в котором мы оказались, и желал для облегчения страданий наших несчастных соотечественников употребить те усилия, которые оказались бесполезными в деле спасения его собственной родины. Поскольку эти два министра были людьми богатыми и пользовались всеобщим уважением, они никак не могли быть обвинены в якобинстве. Я был уверен в том, что если они захотят взяться за воплощение моих планов, то обязательно заручатся доверием Сиверса и добьются вместе со мной всего, что было возможно, для смягчения участи литвинов.

Сиверс ежедневно получал жалобы и обвинения в адрес конфедерации, которые настраивали его против нее. Он сам в глубине души не мог признать ее законной, хотя она и наделила себя суверенной властью. Он осмелился изложить свои соображения на этот счет императрице и не скрывал своего живейшего удовлетворения, когда получил от нее приказ о роспуске конфедерации.

Этот приказ был приведен в исполнение, как уже говорилось, 15 сентября. С этого момента Сиверс окружил себя теми людьми, которые первыми докладывали ему о жестоких несправедливостях, чинимых этой группировкой. Он поручил нам рассмотреть все опубликованные ею «sancita» и заявил, что те из них, которые были приняты незаконно, содержали несправедливые решения по отношению к лицам и владениям, заключали в себе акты неправомочности или обхода законов, носили характер личной мести – одним словом, те, которые противоречили справедливости и правосудию, должны были быть собраны, изучены комиссией, переданы на рассмотрение сейма и отменены.

Это решение Сиверса навлекло на него неприязнь семейства К…, а к тем, кого он консультировал, – самую откровенную их враждебность и ненависть.

«Sancita» бывшей конфедерации стали последовательно отменяться решениями сейма. Отвергаемые большинством и слабо защищаемые сторонниками семейства К…, которые едва осмеливались открыть рот, чтобы не навлечь на себя неудовольствие российского посла, – все «sancita» были одно за другим отменены. Это стало утешением и чем-то вроде победы для порядочных людей – иметь возможность помочь соотечественникам-литвинам, которые пока еще носили имя поляков.

Тем временем эти К…, потеряв надежду подтвердить свои «sancita», которые почти все были надиктованы через их агентов, и видя, что день за днем они оказываются все более опороченными даже в глазах своих наиболее усердных сторонников и все более презираемыми Сиверсом, – решили извлечь из всего происходящего повод для блистательной мести и не упустили ни единой возможности осуществить свой замысел.

Такая возможность вскоре им представилась, и я был вовлечен в их интригу вместе с королем – в числе главных их обвинителей, о которых К… доложили в Петербург.

Этому предшествовало заявление перед всем сеймом о том, что великий маршалок бывшей конфедерации перешел все границы своей власти и совершал беззаконные акты, которые частично и были здесь же перечислены. Было указано также, что его поддерживала и ему помогала военная комиссия, членов которой он сам же и назначал. Предлагалось выбрать депутацию, которая потребует отчета у этой комиссии о деятельности ее президента и об использовании им финансов, проходивших через его руки.