Мемуары M. L. C. D. R. - [7]

Поскольку я еще мало что смыслил, такая жизнь поначалу вполне устраивала меня, — однако со временем она стала нравиться мне все меньше. Постепенно входя в разум и вспоминая, к чему обязывает меня мое происхождение, я стал стыдиться самого себя. Я часто плакал тайком и нуждался в добром совете, однако, не зная, кому довериться, наконец вспомнил слова, сказанные мне на прощание нашим кюре, и спросил самого себя: достойная ли это жизнь для дворянина?

Все последнее время я размышлял об этом уже столько раз, что наконец решил бежать и, улучив момент, когда меня послали на добычу, перевалил через горы Капсир^{18} и горловиной Вильфранша спустился в долину Руссильона. Справа я увидел самую высокую гору Пиренеев. Она называлась Канигу^{19}, на ее вершине было озеро, где какой только хорошей рыбы не водилось. Но самое необычное заключалось в том, что, стоило только бросить в него камень, как тут же начинал лить дождь словно из ведра; я спросил у местных жителей, отчего это бывает, но они не знали, что мне ответить.

Я всегда хранил до времени те два экю, что дал мне кюре, и они весьма пригодились мне в дороге. Моей целью было вступить в первую же армейскую роту, которая подвернется, а поскольку в то время солдат еще не мерили аршином, как принято сейчас, я надеялся, что мой небольшой рост не окажется помехой. Из-за цыганского образа жизни я стал очень смуглым, и во всех испанских городах, через которые я проходил, меня принимали за своего; я не был задержан ни в Перпиньяне^{20}, ни в Сальсе^{21}, хоть мы и вели тогда войну с Испанией^{22}. Наконец я достиг Локата^{23} — главного города, который мы удерживали, — и вступил в роту господина де Сент-Онэ, тамошнего губернатора.

Я хотел участвовать во всех боевых действиях, которые мы вели против гарнизона Сальса, и, быстро освоив каталанский язык, подумал, что было бы неплохо воспользоваться моим сходством с испанцами, чтобы совершить вылазку, которая позволит мне отличиться. Сказать по правде, я начинал тяготиться званием простого солдата: мне было уже почти пятнадцать, и честолюбие переполняло меня так, что подчас даже не позволяло заснуть. Господин де Сент-Онэ не возражал, но, когда я вернулся, так ничего и не добившись, промолвил:

— Так дело не пойдет, парень. Лучше уж позволить надрать себе уши, чем возвращаться ни с чем. Неприятеля и отсюда можно увидеть, когда захочешь, — не стоит просить разрешения, если боишься подойти близко.

— Я находился достаточно близко, месье, — ответил я. — Но нас было слишком много, а мне ни к чему слава, которую придется делить с другими.

— Сколько же вас было? — осведомился господин де Сент-Онэ.

— Одиннадцать, месье, — сказал я. — А ведь и девяти было бы довольно! Но если вы позволите мне и моему товарищу вернуться туда завтра, у вас не будет повода для упреков.

— А не хочешь ли ты дезертировать? — тотчас спросил он.

— Если бы я хотел так поступить, месье, то не пришел бы спрашивать разрешения, — возразил я. — Уже два раза я добирался до вражеского частокола, и, пожелай я проникнуть в крепость, никто бы этому не помешал.

Моя храбрость пришлась ему по душе, и он спросил, кто я такой. Я ответил, что если преуспею в своем замысле, то скажу, а если меня постигнет неудача, то подожду более благоприятного случая, чтобы представиться. Такой ответ понравился ему еще больше, и, рассудив, что я имею причины говорить таким образом, он с этого времени стал относиться ко мне с приязнью и не замедлил это доказать.

Итак, на следующий день, получив разрешение и подобравшись к Сальсу на расстояние двух мушкетных выстрелов, я велел своему товарищу припасть к земле, а сам подкрался еще ближе. За те два дня, что я был в разведке, я приметил, что один офицер неприятельского гарнизона встречается с девушкой в старом, заброшенном доме. Всякий раз перед свиданием он высылал на разведку солдата; место было отличное, чтобы там спрятаться, и я решил попытать удачи. Придя к дому, где я намеревался укрыться до поры, я сделал вид, что стираю белье, и увидел, как вражеский солдат пришел, осмотрелся и пошел обратно с докладом. Вскоре с одной стороны в дом юркнула девушка, а с другой вошел офицер. Они тешились любовью, когда нагрянул я и, вынув из-за пояса два пистолета и захватив офицера врасплох, как барана, приказал ему молча следовать за мною, или же я продырявлю ему живот. Угроза произвела впечатление, и он не стал испытывать, способен ли я привести ее в действие. Решив, что неплохо прихватить с собой и девушку, хотя бы затем, чтобы она не рассказала, куда девался ее любовник, я приказал им идти по дороге туда, где меня дожидался товарищ. При виде подкрепления пленники совсем отчаялись, потеряв всякую надежду вырваться; я же ликовал безмерно. Так мы шли добрый час, и товарищ мой только и думал, как бы побыстрей унести ноги, однако, убедившись в нашей безопасности, стал поглядывать на девушку и, сочтя, что та недурна собой, вознамерился сделать привал и дать волю похоти. Я спросил, не сошел ли он с ума, но он лишь расхохотался, решив во что бы то ни стало утолить свои грубые позывы. Я сильно разозлился и, поскольку не набрался еще ума, пригрозил убить его.