Мемуары - [11]

Когда все это было устроено и решено, кн. Бебутов пригласил меня к себе на обед и после сытного, хорошего обеда объявил мне горькую новость, уверяя, впрочем, что он будто бы при всем желании своем не мог получить согласия фельдмаршала князя Паскевича сдать мне вполне дивизион на законном основании, как по строевой, так и по хозяйственной части, раньше истечения одного года.

От такого не бывалого в русской армии назначения я наотрез отказался и тут же просил его как можно скорее отправить меня на Кавказ и не считать меня таким пошлым дураком, который поверил бы тому, что он иначе не мог сделать.

Князь Бебутов, как видно из следующих его слов, не совсем поверив моему решительному отказу, опять начал говорить:

— Любезный Мусса-бек, вы хорошо знаете, что я вас люблю, как родного брата, как сына своего, и потому не хочу, чтобы вы упустили из рук случай, который вам предстоит. Через год, а может быть и раньше, вы будете командовать дивизионом так, как желаете. Советую вам хорошенько подумать и согласиться на то, что решено Его Светлостью и чего ни вы, ни я и никто не в состоянии теперь изменить.

Услышав опять первый мой ответ он, сильно вздохнув, сказал:

— Ужасный вы человек! Я вас не понимаю, неужели вы думаете, что фельдмаршал будет упрашивать вас остаться здесь.

— Если бы я думал так, — сказали, — то сумел бы лично обратиться к Его Светлости. Прошу вас верить тому, что я теперь буду думать и стараться только о том, чтобы поскорее выехать из Варшавы.

Затем, не желая более слушать его настаивания, я отправился к дежурному генералу Заблодскому с просьбой о выдаче мне подорожного бланка, прогонных денег и отправить на Кавказ.

Дежурный генерал, будучи заодно с Бебутовым, обещал скоро исполнить мое желание, т. е. отправить меня на Кавказ. При этом он изъявил свое удивление, что я отказываюсь от такого лестного для меня назначения.

В ожидании отправления моего на Кавказ пришли ко мне на квартиру депутаты от старого и нового дивизионов и подали мне следующую записку от своего казначея:

«Сейчас же после отъезда Казбека и Идриса собрались ко мне обе сотни и сказали, что они слышали будто бы вы не остаетесь и уезжаете на Кавказ. Мы шли, говорят они, с Кавказа с Муссою и с ним хотим служить, другого начальника у нас не может быть и, если наше желание не будет исполнено и Мусса оставит нас, то потом уже никто не обманет наших других соотечественников и никакая власть и сила не может принудить нас оставаться служить под командою другого. Если нам придется умереть, умрем до последнего, зато соотечественники будут знать, каково нам было служить! Вот их слова. Что хотите, то и делайте. Они выбрали из среды себя депутатов, которые теперь вам объяснят то же, что и мне. М.Мизенов. И. Б. Понкевич».

Успокоив депутатов, что все это перемелется, я приказал им отправиться к кн. Бебутову и сказать ему так же откровенно, все то, что сказали мне.

Бебутов, тревожно выслушав депутатов, в тот же день отправился к дивизиону, где сверх всякого ожидания своего нашел всех членов в ужасном волнении, готовых броситься на него. Бебутов и тут не сконфузился. Он возвратился в Варшаву и сумел поправить все так, что я через пять дней вступил в командование усиленным Кавказским конно-горским дивизионом на законном основании, как по строевой, так и по хозяйственной части.

Таким образом, я служил при действующей армии, пользуясь всеми выгодами европейской жизни в среде образованного общества, в кругу хороших знакомых — русских и польских.

Последние к нам, к кавказским народам, больше были ласковы и внимательны, чем к русским, грубое обращение коих с туземцами, по естественным человеческим чувствам, внушало сильнейшее отвращение даже всякому благовоспитанному русскому.

Вступив в командование дивизионом, я завел в нем школу и требовал от всякого молодого всадника знать по-русски, читать и писать и четыре правила арифметики, а по-арабски столько, сколько надо было знать для совершения намаза.

Также нельзя было не обращать внимания на могилы полкового кладбища, где с 1835 г. было погребено значительное число всадников. Будучи отделено от других кладбищ и без всякой ограды, кладбище это топталось ходившим в поле скотом. Я построил вокруг него ограду из жженого кирпича, с красивыми воротами. Около них я поставил каменный памятник.

Ограда и памятник этот по прочности своей простоят долго, как укоризна предшественникам моим, которые, в течение шестнадцати лет, пользовались выгодами полка и дивизиона, но не захотели обратить внимания на то, что составляло прямую их обязанность.

Таким образом, хорошим порядком и устройством дивизиона я желал убедить начальство, что горец умеет ценить и оправдывать доверие.

В 1851 году я получил с Кавказа известие, что старший брат мой перешел на сторону Шамиля и что многие из тагаурских алдаров также хотят последовать его примеру. Огорчившись поступком брата моего и желая знать причины неудовольствия тагаурских алдаров и при возможности помочь им я, 18 апреля 1852 года, отправился в четырехмесячный отпуск и на всякий случай дивизион сдал, на законном основании, товарищу моему майору Султану Адиль Гирею.