Мемуары - [8]

Посланники были в восторге от этого путешествия. Я вспоминаю интересный анекдот, рассказанный мне графом де Кобенцль. Императрица путешествовала в шестиместной карете. Император, его посланник и мой дядя находились там всегда. Посланники и две дамы допускались туда по очереди. У Императрицы была великолепная бархатная шуба. Посланник похвалил ее, на что Императрица ответила: «Это один из моих слуг заботится об этой части моего гардероба. Он слишком глуп для другой должности». Граф Сегюр, о чем-то думавший в это время, слышал только, как хвалили шубу, и поспешил сказать: «Каков господин, таков и слуга». Это вызвало большой смех.

В тот же день за обедом Императрица шутя заметила графу Кобенцлю, сидевшему, как всегда, рядом с ней, что, должно быть, ему надоело постоянно находиться около нее. «Своих соседей не выбирают», — ответил он. Эта рассеянность была встречена таким же смехом, как и предыдущая.

После ужина Ее Величество рассказывала какой-то анекдот; лорда Сент-Геленса не было в это время в комнате, и он возвратился, когда она уже кончила рассказ. Присутствовавшие выразили ему сожаление, что он оказался лишенным удовольствия, доставленного этим рассказом. Императрица предложила повторить его, но едва она дошла до половины анекдота, как лорд крепко заснул. «Только этого не хватало, господа, — сказала она, — чтобы довершить вашу предупредительность. Я вполне удовлетворена».

В 1780 году мой муж получил чин полковника. Императрица дала ему полк, и ему пришлось отправиться в армию. Эта разлука была для меня крайне тяжелой. Я только что встала с постели после родов и была очень слаба. Отсутствие моего мужа продолжалось несколько месяцев; он возвратился и уехал опять. Правда, он надеялся скоро вернуться ко мне, но обстоятельства войны²⁰⁾ переменились, и он, не находя возможности уехать с поля военных действий, просил меня приехать к нему и прислал двух нижних чинов, чтобы проводить меня. Хотя это распоряжение было мне очень приятно, но моя радость была отравлена тем горем, которое должен был причинить мой отъезд моей матери.

Она занялась приготовлениями к моему путешествию, разыскала мне хирурга, снабдила меня всем необходимым, добавила к моим двум проводникам еще одного офицера и заставила меня взять с собою барышню-компаньонку, жившую у нее в доме. Это была очень хорошая особа, но большая трусиха. Моя мать проводила меня до Царского Села, где я получила записку от брата, бывшего на дежурстве в Гатчине у Великого Князя. Он передавал, что Великая Княгиня непременно требует, чтобы я заехала проститься с ней; мне было это по дороге, но я была в дорожном туалете, вся закутанная; погода была холодная, а путешествие, которое мне предстояло совершить, было долгое и непокойное.

Несмотря на это, Ее Императорское Высочество непременно хотела видеть меня в дорожном костюме, и пришлось отбросить церемонии в сторону. Я подъехала, меня провели в помещение г-жи Бенкендорф, куда Великая Княгиня прислала за мной минуту спустя. Я вошла в ее кабинет, где она меня дожидалась; она обняла меня, трогательно говорила со мной о подчинении супружескому долгу, посадила меня за свой письменный стол, приказала мне написать моей матери, долго разговаривала со мной, послала за Великим Князем, заставила его поцеловать меня и, наконец, очень нежно простилась со мной.

И вот я во весь дух неслась день и ночь по дороге в Бессарабию. Мне было тогда двадцать два года, и я была полна здоровья и мужества. На некотором расстоянии от Витебска, выйдя из кареты, пока меняли лошадей, я вошла в нечто вроде барака и уселась на стол, потому что стулья были сломаны; я велела развести несколько кусков бульона, чтобы подкрепиться. Вдруг с шумом появляется военный и передает мне письмо и толстый пакет. Я была так обрадована, узнав почерк своей матери, что совершенно забыла про того, кто мне передал посылку; но, успокоившись, я узнала графа Ланжерона, французского эмигранта, ехавшего добровольцем в армию²¹⁾. Я видела его в Петербурге у графа Кобенцля и у герцогини Нассауской.

Поблагодарив его, я опять уселась на стол и принялась за бульон, который он пожирал глазами, но который я поспешно доела, чтобы доказать ему, что я не намерена делиться с ним, вовсе не желаю его общества и что он может уходить. Он так и сделал. Дверь была открыта, я слышала, как он, войдя в соседнюю комнату, приказал подать как можно скорее молока. Через минуту еврейка подала ему полную крынку молока и кусок хлеба. Но так как он ел, расхаживая по комнате и посматривая в мою сторону, то мне это надоело. Я пошла и села в карету, которую быстро запрягли.

Приехав в Шклов утром, я не хотела останавливаться ни на минуту: я знала, что местный помещик Зорин²²⁾, большой барин и очень любезный, любит угощать у себя проезжих, более или менее знатных. Как только я вошла на двор почтовой станции, я сейчас же потребовала лошадей; но вдруг около моей кареты показались граф Ланжерон, успевший обогнать меня, и граф Цукато²³⁾, оба в папильотках и халатах, рассыпаясь в извинениях за свой смешной наряд. Я не могла удержаться от смеха, смотря на них, и чтобы избавиться от их общества, я отправилась дожидаться лошадей в находившийся в глубине двора дом, где никого не было. Только что я села у окна, послышалось хлопанье бича и во двор въехало раззолоченное «визави» (узкая двухместная карета), запряженное великолепными лошадьми. С неприятной дрожью я узнала Зорича, которого я в детстве встречала при дворе. Он встал передо мною на колени, умоляя меня отобедать у него. Я употребила все мое красноречие, чтобы отказаться от его приглашения, но все было напрасно. Пришлось сесть с ним в карету и ехать к его племянницам, чтобы дожидаться там, пока он приедет за мной. Это было сделано, чтобы не нарушить приличия. Зорич не был женат и не хотел оставаться со мной наедине в течение двух часов перед обедом.