Мемуары фельдмаршала - [42]
Дата нападения [на Францию] была назначена приблизительно на 25 октября [1939 г.], но Гитлер сомневался, что можно успеть к ней; в действительности он хотел лишь создать необходимое давление, чтобы за этот короткий срок подготовить и сконцентрировать войска. На самом деле к тому времени не удалось даже закончить необходимый ремонт танковых подразделений: особенно не хватало запасных двигателей, коробок передач и гусениц. Более того, погодные условия были весьма неблагоприятны. В итоге мы столкнулись с серьезными задержками, поскольку в одном Гитлер был непреклонен: он хотел начать наступление в хорошую погоду, чтобы по максимуму использовать наши военно-воздушные силы.
Таким же образом прошли все намеченные сроки в ноябре, Гитлер решил дождаться продолжительной ясной зимней морозной погоды. Все последующие дни Дезинг, метеоролог военно-воздушных сил, сообщая перед или после главных военных совещаний ежедневные прогнозы погоды, обливался потом и краснел, мучительно осознавая всю ответственность за неверно данный прогноз. В январе 1940 г. Гитлер осознал, что на ближайшее будущее более или менее устойчивой ясной и морозной погоды не предвидится, и решил отложить свое наступление на Западном фронте – который теперь был фактически полностью заморожен – до мая[23].
С октября 1939 г. не прекращались дебаты с военно-морским флотом о жизненно важном значении Норвегии как морской и авиационной базы для дальнейшего ведения войны, если Британия сумеет укрепиться там: в таком случае они смогут установить господство в бухте Гельголанда и над маршрутами наших надводных и подводных сил, а также поставят под серьезную угрозу со стороны их военно-воздушного флота наши морские порты и проходы из Балтики в Атлантику.
В декабре 1939 г. после того, как был установлен контакт с бывшим норвежским министром обороны Квислингом, начал созревать смелый план по захвату с моря норвежских портов. Для этой цели оперативный штаб ОКБ учредил специальное бюро, и совместно с немецким военно-морским флотом началась штабная подготовка. Из-за большой удаленности от г. Наврика – более 1250 миль [2000 км] – и громадного преимущества британского флота этот план мог называться только дерзким; фюрер прекрасно знал об этом, понимал это и Редер, главнокомандующий военно-морским флотом; поэтому Гитлер лично вплотную участвовал в разработке этого плана, в то же время полностью скрывая свои намерения от сухопутных и военно-воздушных сил. В первый раз ОКБ функционировало как действующий штаб вооруженных сил под верховным командованием Гитлера, приняв на себя единое командование театром объединенных действий военно-морского флота, ВВС и сухопутных сил.
Это превосходный пример того, насколько успешно объединенное и централизованное командование. Реальная операция вторжения началась 9 апреля [1940 г.][24].
Конечно же зима 1939/40 г. не была для меня или для ОКБ настолько уж тяжелой, но все же весьма насыщенной внутренними кризисами. Каждый день, почти что с монотонной регулярностью, в рейхсканцелярии проходили военные совещания и дневные встречи с Гитлером. Кабинеты Йодля и мой, вместе с нашими адъютантами и секретариатом, находились рядом со старым кабинетом рейхсминистров. Я никогда не приезжал в военное министерство раньше полудня, а иногда заезжал туда вечером еще на час; сам Йодль на самом деле всегда работал только в рейхсканцелярии, поскольку в штаб-квартире оперативного штаба на Бендлерштрассе у него не было кабинета; поэтому он постоянно находился под рукой у Гитлера на тот случай, если он зачем-нибудь понадобится. Таким образом, его отношения с Гитлером стали более доверительными, и тот признал его способности, чему я был чрезвычайно рад. Я не отрицаю, что хотел бы знать обо всем, что происходит, больше, но, несмотря на это, моя совместная работа с Йодлем ни в малейшей степени не тормозилась. Поскольку ничто не было мне более чуждо, чем ревность, и ничто не было для меня более невероятным, чем желание удерживать власть в своих собственных руках: мне никогда не разрешалось принимать решения, фюрер сохранял это право за собой, даже по самым банальным вопросам.
19 и 20 апреля произошло мое второе серьезное contretemps с Гитлером из-за того, что он планировал отстранить военное руководство от административного управления оккупированной Норвегией – которое, по моему мнению, являлось главной задачей находившегося там нашего главнокомандующего – и передать гражданскую власть гаулейтеру Тербовену.
Я сказал, что решительно против этого, и покинул зал заседаний, когда Гитлер начал осуждать меня перед всеми остальными участниками совещания. 19 апреля Йодль написал об этом в своем дневнике: «Снова кризис; начальник ОКБ покидает кабинет...»
Хотя я и попытался еще раз, когда на следующий день у меня было несколько спокойных моментов наедине с Гитлером, убедить его в неуместности такого решения, я так и не добился успеха; Тербовен был назначен рейхскомиссаром Норвегии. Последствия этого всем хорошо известны.
8 мая специалисты спрогнозировали на ближайшее будущее период хорошей погоды, а потому был отдан приказ о наступления [на Западном фронте] 10 мая. В шесть часов утра 10 мая курьер должен был передать королеве Нидерландов персональное письмо от правительства рейха, в котором объяснялись обстоятельства, вынудившие германские войска пройти через территорию Дании; королеве предлагали приказать ее армии разрешить им беспрепятственный проход, чтобы избежать кровопролития, а ей самой остаться в стране. Несмотря на тщательнейшую подготовку к этому заданию и выданную голландским посольством в Берлине въездную визу, наш курьер министерства иностранных дел был арестован при пересечении границы 9 мая, а его секретное послание изъято у него. В результате этого Гааге стало известно о неминуемом начале войны, и у них в руках были все необходимые подтверждения – письмо курьера. Тогда Канарис бросил тень подозрения на господина фон Штеенграхта из министерства иностранных дел, но, обратившись ко мне, он [Канарис] заламывал руки и умолял меня ничего не говорить об этом фюреру или фон Риббентропу. Сегодня мне ясно, что Канарис сам был предателем.
