Мемуары дипломата - [47]

Об Австрии царь говорил без горечи, но как о слабом месте для Германии и опасности для мира, потому что Германия обязалась поддерживать ее в ее балканской политике. Далее он выразил мнение, что распад Австрийской империи - вопрос только времени, и недалек день, когда мы увидим отдельные венгерское и богемское королевства. Южные славяне, вероятно, отойдут к Сербии, трансильванские румыны - к Румынии, а германские области Австрии присоединятся к Германии. Тогда некому будет вовлекать Германию в войну из-за Балкан, и это, по мнению его величества, послужит общему миру. Я осмелился заметить, что такая переделка карты Европы вряд ли обойдется без всеобщей войны.

В марте 1914 года "Новое Время" опубликовало целый ряд бесед о международном положении с русским государственным деятелем, в котором легко было узнать графа Витте. Эти беседы привлекли всеобщее внимание. Суть их сводилась к тому, что необходимым условием постоянного мира является перегруппировка держав. Граф Витте всегда считал, что главным рычагом русской иностранной политики является возможно более тесное соединение с Германией, и поэтому называл англо-русское согласие ошибкой, связавшей России руки. Подобных же взглядов придерживалась и германская партия при дворе, противопоставляя материальную выгоду союза с Германией проблематической пользе соглашения с Англией. Даже очень расположенные к нам лица задавали себе вопрос о практическом смысле соглашения с государством, на активную поддержку которого нельзя рассчитывать в случае войны.

Поэтому меня не удивило, когда в аудиенции 3 апреля царь сам заговорил об англо-русских отношениях. Мы говорили о взглядах, выраженных графом Витте в нововременских статьях, и его величество высмеял мысль о перегруппировке держав. Как бы ни хотелось ему сохранить хорошие отношения с Германией, союз с ней был, по его словам, невозможен, помимо прочих причин, еще и потому, что Германия старалась занять такое положение в Константинополе, которое позволило бы ей запереть Россию в Черном море. Заметив, что международное положение при разделении Европы на два лагеря не очень предрасполагает к спокойствию, царь сказал: "Я бы очень хотел видеть тесную связь между Англией и Россией, вроде союза чисто оборонительного характера". На мое замечание, что в настоящее время это, как я опасаюсь, неосуществимо, царь указал, что во всяком случае можно было бы заключить какой-либо договор, вроде того, который существует между Англией и Францией. Хотя он и незнаком с подробностями этого договора, он думает, что, если он и не представляет собою настоящей военной конвенции с Францией, он все же оговаривает, как должно поступить каждое правительство при известных обстоятельствах. Я сказал, что ничего не знаю о нашем соглашении с Францией, но по чисто материальным причинам мы не сможем посылать войск для помощи русской армии. "Людей у меня более, чем достаточно, - ответил царь, - и такого рода помощь была бы бесполезна, но можно было бы с успехом заранее организовать сотрудничество британского и русского флота. Наше согласие, - продолжал его величество, - ограничено сейчас вопросом о Персии, я сильно склоняюсь к его расширению в виде ли договора, о котором я говорил, или в виде какого-нибудь акта, устанавливающего факт англо-русского сотрудничества в Европе".

В своем ответе я указал царю, что, как бы я лично ни приветствовал договор, скрепляющий англо-русское согласие, я все же спрашиваю себя, могла ли бы Англия оказать России более существенные услуги, будучи ее союзником, чем оказала в 1913 году, будучи только ее другом. Несколько раз во время продолжительного балканского кризиса она сыграла роль посредника в Берлине и Вене. Благодаря ее дружескому вмешательству было достигнуто более или менее удовлетворительное решение по вопросу о сербском порте, а Австрия уступила Дибру и Дьякову, что способствовало разрешению самого важного вопроса о Скутари. Сомневаюсь, успели ли бы мы столько в Берлине и Вене, обратившись к ним как союзник России, а не как друг, который может превратиться в союзника в случае объявления Германией и Австрией войны России. Допуская, что этот аргумент имеет известную силу, царь, однако, сказал, что он предпочел бы придать англо-русскому согласию более определенный характер.

Недавно мне попалось на глаза следующее место из мемуаров адмирала Тирпица: "Во время посещения английским флотом Киля в конце июня 1914 г. британский посланник в Петербурге Бьюкенен объявил о заключении англо-русской морской конвенции". Это можно понять так, что мое заявление было сделано в противовес дружескому поступку британского правительства, выразившемуся в посылке эскадры в Киль. Если адмирал Тирпиц читал когда-нибудь пьесу Шеридана "Критик", он вспомнит, как начальник форта Тильбери прерывает свою дочь, которая всем рассказывает, что видела приближающуюся армаду, следующим замечанием: "Испанского флота ты видеть не можешь, его еще нету в виду". Точно так же я могу ответить, что я не объявлял о заключении англо-русской конвенции, потому что таковой никогда не существовало. Я могу далее сообщить адмиралу, что я даже никогда не вступал в переговоры с русским правительством о заключении морской конвенции, и что, если в дальнейшем Великобритания стала союзником России на суше и на море, это только благодаря нарушению Германией нейтралитета Бельгии.