Мемуары - [31]

Мы часто возвращались в Царское Село и скоро основались там совсем, на весь сезон.

Наши отношения с великим князем могли только привязывать нас друг к другу и возбуждать самый живой интерес: это было нечто вроде франкмасонского союза, которого не чуждалась и великая княгиня. Интимность наших отношений, столь для нас новая и дававшая повод к горячим обсуждениям, вызывала бесконечные разговоры, которые постоянно возобновлялись. Политические идеи и вопросы, которые показались бы теперь избитыми и привычными общими местами, — тогда имели для нас всю прелесть животрепещущей новизны, а необходимость хранить их в тайне и мысль о том, что все это происходит на глазах двора, зараженного предубеждениями абсолютизма, под носом у всех этих министров, преисполненных сознанием своей непогрешимости, прибавляла еще больше интереса и пикантности этим сношениям, которые становились все более и более частыми и интимными.

Императрица Екатерина смотрела благосклонно на установившуюся близость между ее внуком и нами обоими. Она одобряла это сближение, конечно, не угадывая его истинных причин и возможных последствий. Мне кажется, что она следовала старым традиционным представлениям о блеске польской аристократии, и считала полезным привлечь на сторону своего внука влиятельную семью. Она и не подозревала, что эта дружба утвердит его в чувствах, которые ей были ненавистны и которых она опасалась, и послужит одним из многочисленных толчков к развитию в Европе идей свободы и к новому — увы, эфемерному — появлению на политической сцене той Польши, которую Екатерина уже считала навеки похороненной.

Одобрение императрицей явного преимущества, оказываемого нам великим князем, закрыло рты всем любителям пересудов и придало нам смелости продолжать наши отношения, которые к тому же были так привлекательны. Великий князь Константин, из чувства подражания и ввиду того, что это нравилось императрице, стал выказывать дружбу к моему брату, звать его к себе, заставлял его играть роль друга своей семьи; но между ними не было и речи о политике. В этом отношении моему брату выпал плохой удел. Ни одно из тех побуждений, которые связывали нас с Александром, не существовало для Константина, и его характер, своевольный, вспыльчивый, не признающий никаких внушений кроме устрашения, не сообщал никакой привлекательности тесному сближению с ним. Великий князь Александр просил моего брата, из дружбы к нему, согласиться на это сближение с Константином, но с условием, чтобы интимные признания Александра не передавались Константину, к которому Александр питал тем He менее братские чувства.

Великий князь в начале этого года помещался в большом дворце и не занимал еще отдельного дворца, выстроенного для него императрицей в парке и только что оконченного. Осмотр этого дворца был некоторое время целью прогулок после обеда. Наконец, великий князь перебрался туда, и у него явилась возможность свободнее видеться с нами. Часто он оставлял меня или брата обедать у себя, и когда аппартаменты его дворца были уже окончательно устроены, редко проходил день, чтобы кто-нибудь из нас не приходил к нему ужинать. По утрам мы гуляли пешком, делая прогулки иногда по нескольку верст. Великий князь любил ходить, обозревая окрестные деревни, и тогда в особенности отдавался своим любимым разговорам. Он находился под обаянием начавшейся молодости, которая сама создает себе привлекательные картины, тешится ими, не останавливаясь перед невозможностями, и строит бесконечные планы на будущее, которому, как будто, не предвидится конца.

По своим воззрениям он являлся выучеником 1789 года; он всюду хотел бы видеть республики и считал эту форму правления единственной, отвечающей желаниям и правам человечества. Хотя я и сам находился тогда во власти экзальтации, хотя я был рожден и воспитан в республике, где принципы Французской революции были встречены и восприняты с энтузиазмом тем не менее в наших беседах я обнаруживал более рассудительности и умерял крайние мнения великого князя. Он утверждал, между прочим, что наследственность престола была несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сумеет выбрать наиболее способного правителя. Я представлял ему то, что можно было сказать против этого мнения — трудность и случайность избрания, я указывал на то, как страдала от этого Польша и как мало Россия была способна и подготовлена к установлению такого порядка. Я добавлял, что, по крайней мере, на этот раз Россия ничего бы не выиграла, так как она могла бы потерять того, кто был наиболее достоин стать у власти, кто питал самые благодетельные, самые чистые намерения. На эту тему разговоры возобновлялись между нами беспрерывно. Иногда во время наших продолжительных прогулок разговор переходил на другие предметы, касался уже не политики, а природы, и молодой великий князь восхищался ее красотами. Надо было быть очень расположенным к такого рода наслаждениям, чтобы находить их в местности, где мы гуляли; но, в конце концов, все в мире относительно, и великий князь восхищался цветком, листвой деревьев, скромным пейзажем, который открывался с какого-нибудь незначительного холма, ибо ничего нет менее живописного, более некрасивого, чем окрестности Петербурга. Александр любил сады и вид деревень, любовался видом работающих крестьян и деревенской красотой крестьянок. Сельские занятия, полевые работы, простая, спокойная, уединенная, жизнь на какой-нибудь ферме, в приятном далеком уголке, — такова была мечта, которую он хотел бы осуществить и к которой он со вздохом беспрестанно возвращался.