Мемуары - [26]

Герцогиня Кобургская была умна, все три дочери ее были красивы. Тяжело было видеть эту мать, предлагающую своих дочерей, как товар для продажи, подстерегающую, на которую из них упадет взгляд императрицы, или платок великого князя Константина. В этом поведении было нечто столь унизительное, что нам было противно на это смотреть, в особенности, принимая во внимание то, что лица, которые подвергались этому, были очень хорошими и достойными уважения. Насчет великого князя Константина ходили анекдоты, которые далеко не подтверждали надежд на счастливое супружество и которые должны были открыть глаза молодым принцессам и их матери на проектируемое ими будущее; но, приехав так издалека, они считали, быть может, что раздумывать уже было поздно. Быть может, также их взор, ослепленный блеском величия, уже не различал действительного положения вещей.

Екатерина приняла и мать и дочерей с распростертыми объятиями. Она беспрестанно занималась ими и во время ее бесед с матерью ее внуки имели достаточно времени, чтобы вступить в разговор с дочерьми.

Ежедневно устраивались празднества, вечера, балы, прогулки, так что не могло быть недостатка в удобных случаях для короткого знакомства. Великий князь Константин получил от своей бабушки приказ жениться на одной из принцесс, за ним оставляли только право выбора одной из трех. Императрица не терпела отказа в исполнении своих приказаний. Константину было тогда всего семнадцать лет. Позже и в течение всей своей деятельности, он всегда доказывал своими поступками, что у него не было ни способности рассуждать, ни способности управлять своими страстями. Что же он мог представлять из себя в эти годы? Конечно, невозможно было допустить, чтобы в данном случае он посоветовался со своим рассудком или со своими чувствами. Он просто ограничился тем, что исполнил приказание своей всемогущей бабки.

В городе предвидели (мы еще не были зачислены в члены двора), что великий князь выберет себе в супруги самую младшую из трех сестер. Старшая сумела выпутаться из беды, объявив вполне откровенно, что ее сердце не свободно. Она одна из всех могла похвалиться смелостью. Она полюбила молодого австрийского офицера (впоследствии генерала); родители ее, не желая ей противоречить, дали в конце концов согласие, и только она одна из всех сестер и была счастлива в своем выборе. Все остальные вышли замуж за принцев и князей, которых не любили; судьба двух из них была в особенности чрезвычайно несчастлива.

В день Нового года (1796) было бесчисленное множество производств и назначений, как по случаю торжественного дня, так и по случаю приближающегося бракосочетания великого князя Константина, для которого нужно было составить двор. В это же время и мы, заодно с другими, были произведены в камер-юнкеры при императрице.

Это был, как я уже упомянул выше, обычный путь для получения повышений по службе молодыми людьми, имевшими сильные протекции. К тому же, гвардейский офицер, получая чин камергера, или камер-юнкера, тем самым получал право на полное безделье. Но надо признаться, что это совместительство должностей — военной в гвардейских полках (которая ни к чему не обязывала) и почетной должности при дворе, имело свои прелести для честолюбивой и богатой молодежи, жадной до удовольствий, открывая ей поприще авантюр и разнообразных впечатлений. Она допускалась на вечера, танцы, игры, придворные спектакли, в эту «святая святых», куда люди, действительно преданные службе, не могли попасть иначе, как при условии достижения самого высокого чина. Это, на самом деле, кажется удивительным: люди без всяких личных заслуг находили широко открытыми для себя двери дворца, тогда как старые генералы, смешиваясь с толпой, напрасно томились в передней, ожидая милостей. Что касается нас лично, то нам было отчего чувствовать себя удовлетворенными, видя ужасного генерал-губернатора нашего края, затерявшимся в столице, едва привлекающим на себя взгляды фаворита и не смеющим показаться ни в каком высшем обществе. Это была маленькая месть, которую приятно было чувствовать. Но кроме этого сознания преимущества нашего общественного положения все прочее оставалось по-прежнему, так как этот губернатор, с которым обращались с презрением в столице, возвратившись в свою провинцию, совершал там те же злоупотребления, что и раньше: он втройне вымещал на бедных жителях своих провинций презрение, которое ему приходилось сносить в Петербурге и, уверенный в своей безнаказанности, грабил и преследовал людей тех семей, к которым не смел подходить в Петербурге. Трудно или почти невозможно было добиться правосудия при постоянных злоупотреблениях произвольной власти; самое большее, чего можно было желать, — чтобы эти злоупотребления не были слишком возмутительны (возмутительны в стране, где ничто не оскорбляет), чтобы соблюдалась хоть какая-нибудь пристойная форма. Все вершилось канцеляристами и секретарями, не имевшими совершенно доступа в салоны, а тем более ко двору и решавшими всякое дело от имени своих начальников, большею частью беспечных, ленивых или глупых. Иметь на своей стороне чиновников канцелярий было верным средством успеха, так как угнетатели и грабители провинций всегда были заодно с разной ничтожной мелюзгой сената и министерств, и благодаря этому правда нигде не могла пробиться наружу.