Memow, или Регистр смерти - [46]

Помогаю ей превратить диван в кровать — в кровать, которая занимает почти все пространство комнаты.

Ванда любит долгие преамбулы.

— Ну подожди еще, — просит она, когда я хочу улечься на нее.

Ее возбуждает собственная юная нагота, вызывает эйфорию.

— Нравлюсь тебе?

— Ну конечно, Ванда. Конечно нравишься.

— А как?

— Не знаю. Очень.

— Ну что ты за журналист такой? Ничего не умеешь выразить как надо. Смотри, какие груди, какие круглые.

— Угу.

— Подожди, ну куда ты спешишь? А какие у меня соски?

— Самые прекрасные на свете.

— А бедра? Не слишком ли полные?

— Годятся и такие. Раздвинь.

— Кино, ну почему тебя еще надо учить, как заниматься сексом? Разве ты не знаешь, что это делают вдвоем?

— Наверное, потому, что поздно начал заниматься им.

— Сюда! Поцелуй меня сюда! — Она подставляет пупок. — Еще…

Она выгибается, чтобы я положил подушку ей под поясницу, наконец мне удается войти в нее. Тут она всегда начинает как бы постанывать. Теперь уже хочется поговорить мне.

— Скажи, что любишь заниматься сексом со мной.

— Да, да, люблю, — отвечает она с закрытыми глазами.

— Ты должна сказать, что очень любишь.

— Очень люблю!

— Скажи, что я лучше всех мужчин.

— Лучше всех мужчин.

— Это неправда.

— Перестань, дурак.

Наш диалог делается все труднее.

— Ванда, скажт, что любишь меня.

— Люблю.

— Повтори.

— Люблю тебя.

— Скажи, что не можешь обойтись без меня.

Она издает приглушенный возглас, начинает неистово метаться. Хватит, у меня больше нет сил.

Memow остановился на несколько секунд. Потом медленно вывел только одно слово:

Оргазм.

Аликино задал вопрос:

Что можешь сказать мне об оргазме?

Оргазм есть оргазм.

Аликино не повторил вопрос. Компьютер продолжил свою работу.

Некоторое время мы лежим в прострации и отчуждении. Затем Ванда высвобождает свое тело и переворачивается на живот рядом со мной.

— Кино, а ты знаешь, теперь и в театре раздеваются на сцене.

— Я никогда не хожу в театр.

— Ну и я тоже, если на то пошло.

— Что же ты за актриса такая, если никогда не бываешь в театре?

Она не отвечает. Я ласкаю ее ягодицы.

— Повернись. Хочу видеть тебя спереди.

— Кофе не хочешь?

— Я знал, что спросишь об этом. Нет, не хочу.

— Сколько чашек выпиваешь за день?

— Много.

— Тебе вредно. — Изображая маленькую девочку, она покровительственно говорит: — В твоем возрасте вредно пить, вредно курить и вредно женщин любить.

Между тем она поднялась и села подле меня, скрестив ноги, так что ее гениталии оказались у меня прямо перед глазами. Протягиваю руку и ласкаю их, теребя каштановые волосы на лобке.

— Ты просто зациклился, Кино. Секс — это для тебя не столько удовольствие, сколько мучение. — Тяну прядку волос. — Ай!… Это всегда так было?

Я утвердительно киваю.

— Даже когда занимаешься любовью, все равно чувствуется, что ты не уверен в себе.

— Теперь ты про эту мою неуверенность будешь вспоминать при каждом удобном случае, что бы я ни делал.

— Но это же верно. Ты занимаешься сексом словно для того, чтобы доказать в первую очередь самому себе, что еще чего-то стоишь, что ты молодец.

— Хорошо, тогда давай еще разок.

Она соглашается без особого восторга. Я снова лежу на ней.

— Помоги мне.

Она протягивает руку и теребит мой еще вялый член.

— Видишь? Зачем же тебе делать это через силу?

— Прекрати, лучше действуй.

Опытной рукой она начинает стимулировать меня.

— Ну скажи еще что-нибудь… скажи мне, что я свинья.

— Ты свинья.

— Развратник… А ты — проститутка. Разве не проститутка?

— Я — проститутка.

Я чувствую некоторую эрекцию.

— Мы с тобой настоящие подонки.

— Угу…

— Я — мерзкий подонок. Я — продажный Иуда. Скажи мне это. Скажи!

— Ты… — продажный Иуда.

— Вот… Еще…

— Ты — продажный Иуда.

Нет, всего этого недостаточно. Эрекция затухает.

Смирившись, усталый, ложусь рядом с ней. Мне трудно дышать, жутко раздражает ее попытка успокоить меня ласками.

— Становлюсь импотентом.

— Да нет, это нормально.

— В шестьдесят лет нормально, да? Что ты об этом знаешь? Пойди поищи себе какого-нибудь юнца.

Начинаю одеваться.

— Что ты делаешь?

— Одеваюсь. Разве не видишь?

— Не останешься на ночь?

— Четыре часа, проведенные с тобой, целый вечер, я бы сказал, — это для меня предел. Тебе не кажется?

Она не реагирует. Продолжает смотреть на меня, пока заканчиваю одеваться. Достаю из бумажника все деньги, какие в нем есть, триста тысяч лир, и высыпаю их на кровать:

— Это мой искренний вклад.

Ванда плачет.

— Дерьмо. Никак не мог обойтись без своей обычной сцены?

— А ты смотри! Ты ведь актриса.

— Пошел к дьяволу, идиот! Не ищи меня больше!

— Молодчина. И ты тоже знаешь свою роль наизусть.

Чтобы размять ноги, Аликино прошел к телефону позвонить миссис Молли. Ее голос сразу же приобрел тональность озабоченности.

— Это действительно вы, мистер Маскаро?

— Хочу предупредить вас, что со мной все в порядке. Занят по работе.

— Я была очень обеспокоена. И даже сказала об этом мистеру Холлу. Я сказала ему: «Куда же подевался мистер Маскаро?»

— Надеюсь, вы не звонили в полицию?

— Я как раз собиралась это сделать. А у вас в самом деле все в порядке?

— В полном порядке. Почта была?

— Обычные рекламки. Не беспокойтесь, если что-нибудь придет важное, от меня не ускользнет.

— Не сомневаюсь, миссис Молли. Спасибо.