Меловой крест - [4]

Прелесть безумной палитры заставила заныть от ревнивой зависти мое сердце. Сердце малоприметного и непризнанного московского художника.

Задрав голову, я увидел, как на немыслимой высоте на юг медленно плывет по небосклону клин не известных науке (или мне?!) пернатых, напоминавших миниатюрных сытых коров с крыльями.

Птичий клин, несмотря на слегка комичный вид, наводил на мысль о вечном покое и голубом беспредельном просторе. Я лег грудью на подоконник и посмотрел вниз. Дворник дядя Федя, свирепо что-то напевая, заметал в угол двора кучу бумажного мусора. Он работал метлой с виртуозной небрежностью. И без видимых усилий.

Вряд ли почтенному санитару двора, даже отдавая должное его высокому профессионализму, удалось бы столь небрежно и без видимых усилий замести в угол останки грузного Алекса.

Я опять воззрился в высоту. Клин отъевшихся птиц заметно переместился влево. Я прищурился, обостряя зрение, надеясь увидеть примазавшегося к птицам Алекса, но никакого Алекса, естественно, не увидел. Да и зачем ему лететь на юг? Да еще на такой высоте?..

И опять меня поразила красота предутреннего неба. Восторженно поохав, я приступил к поискам.

Как бы обнимая схваченную бархатом даму, округлив руки, ощупал тяжелые портьеры.

Пав на колена, заглянул под диван.

Все было напрасно. Алекс исчез. Смотреть на потолок я суеверно опасался.

А был ли вообще Алекс?

Может, мне все привиделось? А как же тогда водка на столе? И стаканы?

А икота?.. У меня в ушах еще переливался отзвук этой отвратительной икоты. Господи, что за икота! Не икота, а прямо-таки какой-то минимизированный ослиный рев.

В растерянности я потер холодными пальцами виски. Всю жизнь ждешь чуда, а когда оно является, не знаешь, что с ним делать…

Я резко вскинул глаза.

Четкие, будто нарисованные, следы от солдатских ботинок Алекса были на месте. Было видно, что обладатель ботинок сорок пятого размера прошелся по потолку без напряжения — легким прогулочным шагом.

Так бонвиваны прежних столетий, держа в руках изящные тросточки, фланировали по бульварам и набережным, высматривая легкомысленных блондинок — из числа ищущих приключений белошвеек, или неприступных шатенок — молодых красоток, которые изредка выпархивали из-под бдительного ока пожилых мужей, дабы невинно пострелять глазками в усатых победительных красавцев, ошибочно принимая их, охотников, за дичь.

Алекса можно назвать бонвиваном. Можно. У него было немало женщин. Можно представить себе его и на парижской набережной, и на бульварах, душным августовским вечером охотящимся за шлюхами. Можно представить себе, что при этом он изящно поигрывает черной лакированной тростью.

Но, спрашивается, зачем он с этой воображаемой тростью забрался на потолок?!

Гулял бы уж себе по набережной…

Так нет же, этот олух полез на потолок! Да еще в грубых солдатских ботинках!

Без спроса гуляет по квартире! И еще вверх ногами!!

Я бережно слил водку из стаканов в бутылку. Обнаружил, что в водке плавали хлебные крошки. Где Алекс взял эту водку?.. Потом отнес стаканы и бутылку на кухню. Стаканы вымыл. С мылом, до ласкающего слух скрипа. Вытер их вафельным полотенцем.

Бутылку поставил в холодильник на полку рядом с засохшим, поднявшим края — как бы сдающимся в плен — ломтиком костромского сыра и черным сухариком — всей той закуской, что на сегодня имелась в доме и которую сумел утаить от нежданного гостя.

Не знаю, зачем я так подробно описываю содержимое холодильника. Может, из-за пораженного страхом сыра и взывающего к состраданию сухаря, которым место не в доме зажиточного ремесленника, малюющего портреты современников, а в котомке убогого странника, — но хочу заметить, что безотрадно нищенский вид холодильника вовсе не свидетельствует о бедности хозяина.

Скорее, это описание — попытка осветить некоторые стороны моего характера, представляющего порой загадку даже для меня самого.

Глава 2

…Со времени визита Алекса прошла неделя. О реальности происшедшего в ту ночь могли бы напоминать следы на потолке, если бы их не замазал белилами дядя Федя, которого я в качестве маляра нанял за литр хлебного вина и сырок "Дружба".

Видавший виды дворник без лишних расспросов справился с работой менее чем за час, сказав, впрочем, на прощание:

— Андреич! Ты бы познакомил меня с этим… луноходом, — и дядя Федя подмигнул мне оловянным глазом.

Вся неделя под завязку была занята заказами. Вернее, приведением работ до товарного блеска. Все работы — портреты — были сданы заказчикам в срок.

Деньги получены, и теперь я был настолько богат, что мог позволить себе не только сутками просиживать, беспрерывно обедая, в "Славянском базаре", но и кое-что посерьезней, вроде покупки подержанного "Ягуара" или приобретения десятка годичных абонементов в ложу Большого театра.

Воспоминания о ночном визите почти выветрились из головы.

Я давно подумывал об отдыхе. Хорошо бы махнуть куда-нибудь на волю, за границу. Например, в Париж. Праздно пошататься по Елисейским полям, давя каблуками каштаны… Хотя там, кажется, платаны?.. Посидеть в кафе напротив Мулен Руж, потягивая пахнущий клопами коньяк, или, развалившись на скамейке, предаться светлой грусти перед фонтаном в Люксембургском саду…