Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке - [5]

Он также молился об Эдди, на случай, если он еще не попал на небеса. Но где же еще он мог быть? Конечно же, не в аду. Эдди ни разу не совершил ничего такого, чтобы туда попасть. В чистилище? Возможно. Монахини часто говорили о месте, где души таятся в ожидании, чтобы в дальнейшем быть допущенными на небеса. Каждая душа должна была успешно пройти чистилище, если о ее спасении достаточно молились на земле. И Генри молился о душе Эдди, об исключении всего, что смогло бы ему помешать попасть на небеса, в надежде на то, что с каждым днем он к ним все ближе.

«…и охрани нас от Лукавого», — бормотал он. — «Аминь».

Перед тем, как перекреститься по окончании его молитв, он подумал о Дорис, о неуклюжей девчонке, которая может споткнуться и разбить себе нос или разодрать щеку. Он молился, чтобы господь хранил ее от всех бед. И тогда он добавил молитву о старике, прося Иисуса, чтобы тот наблюдал за ним. Любой из живших в сумасшедшем доме, конечно же, заслуживал молитву.

---------

На следующий день, Генри снова пошел следом за стариком. На этот раз любопытство терзало его еще сильней. Его больше всего интересовало, почему этот старик все время снимает кепку, отчего постоянно меняется его настроение, и что это за транс, в который он периодически впадает?

Когда Генри обогнул угол, то начинал понимать, что старик шел такой дорогой, чтобы никому не попадаться на глаза, и вел себя так, словно он вообще не существует на этой земле.

Внезапно он появился из тени дверного проема, прижимая к груди свой черный портфель, обняв его дрожащими руками. Его глаза были широко раскрыты, в них светился ужас.

Сильно покраснев, Генри сказал:

— Не бойтесь меня, — он никогда еще не видел такого в чьих-либо глазах.

Старик, раболепствуя, посторонился, будто ожидая удара.

— Я не причиню вам никакого вреда, — сказал Генри осторожным голосом, не зная, понимает ли старик то, что ему говорят. — Мне лишь одиннадцать лет отроду…

Вероятно, слова Генри или нотки сожаления в его голосе отодвинули опасения старика, потому что он перестал пятиться назад и расслабил объятия, крепко сжавшие его портфель. Слезы залили его глаза и покатились друг за дружкой по седым усам.

Генри так был потрясен испугом этого старика, что заплакал сам. И словно со стороны он уже сам слышал свой собственный голос:

— Я вижу вас каждый день, и мне интересно, куда вы ходите, и это все. Я недавно был с поломанной ногой, и еще, у меня умер брат… — его удивило, что он сумел в этом признаться старику, которого совсем не знал.

Вытирая щеки, старик сказал:

— Умер… — или это слово в его тяжелом произношении прозвучало, словно из преисподние. Такого звучания Генри никогда еще не слышал ни от кого прежде, крик дикой тоски из бездонной пропасти: «Ааааййй!..» Такие звуки издаются при адской боли, чтобы хоть как-то ее перенести: от неподъемной ноши, от горячего, обжигающего руки, от страшного холода.

Генри коснулся его плеча, чтобы больше не слышать этот звук, и сказал:

— Все в порядке. Моя нога вылечена, и мой брат теперь на небесах, — он не упомянул другую альтернативу или чистилище.

Старик закачал головой и утих, хотя его крик все еще отзывался эхом в ушах Генри. Они тихо стояли вдвоем, не замечая проходящих мимо людей, с любопытством оборачивающихся на них.

Старик поднял руку и подозвал к себе Генри. Он больше не защищался портфелем, но и не сказал: «Пошли». Генри зашагал рядом с ним. Он предложил старику нести его портфель, который не был тяжелым, но внутри его что-то грохотало. Генри притворился, что не заметил, как старик очередной раз зачем-то приподнял кепку, хотя на этот раз он ни разу не остановился или не вошел в свой очередной транс.

Когда они оказались недалеко от того заброшенного магазина, перед ними предстал гигант, заслонив собой весь тротуар — всеми костями и мускулами. Удивительно, как тротуар не содрогался под его ногами. Всем своим рельефом гигант показывал, что он заметил старика. Затем он сказал ему несколько слов на языке, который Генри не понимал, после чего, опустив глаза на Генри, объяснил ему: «Я уже начал волноваться, куда он запропастился. Он давно уже должен был придти. Обычно по нему можно сверять часы». Он тщательно рассмотрел Генри с высоты своего огромного роста: «Так… Ты вернулся… хорошо».

Гигант завел их в помещение магазина.

Как оказалось, внутри не было ничего таинственного. В большой комнате была дюжина людей. Каждый из них был чем-то занят. Они сидели на табуретках за столами, склонив головы и что-то делая пальцами, шевелящимися повсюду. Поначалу Генри подумал, что магазин был переорганизован в какую-то фабрику. По углам жужжали станки, наполняя пылью и без того непрозрачный воздух. Кто-то просто сидел за столом и, не спеша, над чем-то работал руками. Отблески зеленоватых зайчиков от водной глади бассейна падали на потолок.

Старик прошел к столу, накрытому большим листом бумаги, и гигант сказал, «Здесь раньше был плавательный бассейн, а теперь центр художественного творчества. Сюда приходят те, кто не может позволить себе брать уроки художественного ремесла или у кого недостаточно денег на материалы. Некоторые из них — художники, нуждающееся в рабочем месте, а некоторым просто нужно где-то проводить свое свободное время. Муниципалитет Викбурга за все это платит…»