Мельник ностальгии (сборник) - [28]

Шрифт
Интервал
Но всё же их давил, когда темнели дали…
И плакал от стыда, чтоб люди не видали…
Когда я выходил гулять в ночную мглу,
Облюбовал себе тогда одну скалу,
Она имела очертания плаща.
Я часто прятался за нею, трепеща:
Как падре-Океан, рыдаю, вопию,
Все голоса стихий вселились в грудь мою!
И думал, грешник, я: Сдержи ты, Иов, крики,
Другие стоны громче, горестны и дики!
Христос! Уйми свой хрип, замри, окаменей,
Христос! Другая боль встаёт – ещё сильней!
Всю ночь стонало сердце, так не спит больной
В палате!..
В госпиталь входите все со мной!
Вот, видите, кисты, их проколю копьём,
Всю боль былой надежды в них мы узнаём…
Разрежу дальше: здесь все краски волн морских.
О, монотонные валы сердец людских!
Желты, и сини, и черны, и в цвет оливы,
И пеной гноя поднимаются приливы…
Валы, где та луна, что путь ваш изменяет?
В которые часы отлив вас прогоняет?
Разрез раздвинем шире… Сколько разных болей!
Рак скуки, осложнённый язвой меланхолий!
Вот – ненависти гной сочится из души…
Его слезам не смыть, не тронь, не вороши.
Вот – крупный град обид прошёл по сердцу грозно,
И омертвела плоть, и язва гангренозна.
Свинцовые валы печали, сплина злого…
По детству ностальгия, как синяк, лилова…
Ожоги сердца: жажда света, как магнит,
Все молнии себе на гибель приманит…
Ах, сколько горя, Боже правый, сколько слёз!
И веру, и мечту солёный ток унёс…
Ах, сердце, как оно ещё живёт доселе?
Давно в нём жизненные силы оскудели:
Шквал скорби и тоски, и горестной заботы
Мертвит его… О, ужас…
И травил я шкоты,
Теряясь в океане на пути галер
К фантому Индии, к Бразилии химер!
Тщеславия Макбеты, Гамлеты отмщенья,
Безумья Лиры и Офелии прощенья,
Вы, Банко угрызений совести – усните…
Усни же, сердце…Но луна стоит в зените,
Но кровь моя кипит, переполняя вены,
Жар, градусов под сто… Как необыкновенны
Как ярки небеса! Всё небо в полных лунах!
Они парят везде: и в лужах, и в лагунах.
С востока к западу, впитавший блеск червонца
Весёлый мир укрыт под зонтиком от солнца.
О, жидкий изумруд на золоте песка!
Рожки звенят средь пуль: на бой идут войска!
Наполнить блеском жизнь, чтоб била через край!
Любовь, и слава, и война – ну, выбирай!
И столько пропастей заполнить надо мне
И столько рассказать вот этой тишине…
Ах, люди, если б в ночь, такую же блажную,
Систему исчисления создать иную!
Какой кошмар! Моя горячка мне страшна…
Борьба за жизнь? Ах, милый Дарвин, старина!
Уж лучше не родиться… Смерть, приди, приди!
А саван белый мне кивает впереди…
Прощай, мой дом! Прощай, мой кубок молока!
Был день тринадцатый, сошлось наверняка:
И горбуны, и негритянки, вой собачий,
И масло, что я пролил – это к неудаче…
Ты плачешь, Анту? Но, зачем? О чём? О ком?
О ком-то… Плакать сладко полночью тайком…
Ведь слёзы – пот души…Она тебе осталась:
Нерадостная радость, тихая усталость.
Что ж, ты умрёшь, уснёшь… Но жизнь ещё сияет,
И дрожь, и чувственность, и жажда обуяет
Мистической любви! Любить монахинь белых
И с ними умереть средь молний оголтелых
На дне провала!
Иисус! И никого окрест…
Я, грешный, думал: Иисус, страшней мой крест!
Страшнее мук твоих – страдание такое!
И это в месяц изумительный покоя,
Солнцестояния, ликующей природы,
Когда отрадны и закаты, и восходы,
Когда является гвоздика полевая,
Крестьяне лозы подстригают, напевая,
Когда, сгибаясь, как фиалки на стеблях,
Их внучки ловко косят травы на полях!..
А врач? Зачем… Моя болезнь – болезнь души.
Из-за жары гулял лишь вечером, в тиши,
Глотками втягивал я хмель смолы древесной,
Ходил дорогою Малейруш[2], всем известной,
Встречал работников плантаций и жнецов,
И дилижанс почтовый, полный бубенцов,
Порой смеялся встречь прохожим озорно,
И было там, да и сейчас там есть панно,
На маленькой часовне, возле старой груши:
На нём – в чистилище страдающие души.
Простая надпись, но пронзила сердце мне:
«Не забывайте нас, страдающих в огне!»
Грешно, а всё же мысли в голове теснятся,
Что рад бы муками я с ними поменяться.
Оставлю десять рейс[56]… А дальше по тропинке —
Гора из гравия виднелась на суглинке.
Стоял там крест, черней от влаги, чем графит,
На этом месте кто-то раньше был убит.
И был обычай: проходя издалека,
Оставить камень там, молясь за бедняка…
И каждый камень был – молитвы чьей-то след,
И никогда они не замолкали, нет!
Моления из камня, полные печали
За кости бедные звучали и звучали…
Я камень оставлял, а мысли по пятам:
«Ах, если б это я лежал убитый там…».
Шёл дальше, и тропинка вниз вела покато,
Никто меня не убивал…
И в час заката
Шли девушки с плантаций, пели, пели,
(Хотелось мне рыдать, я сдерживался еле…)
Когда я был вблизи, стихала болтовня,
Переставали петь, смотрели на меня,
И, поражённые моею худобой,
«Какой он немощный!» – шептались меж собой.
И мельника жена встречалась по пути:
На Ивовый родник случалось ей идти,
Прекрасна, как цветок, спешила за водой,
А голова из-за муки была седой…
– Вам лучше? – Так… Немного меньше тошнота…
– Пусть Вам помогут раны Господа Христа…
В местечке, что звалось Казал>[3], вблизи дороги,
У дома, крытого соломой, на пороге
Слепой вдыхал тончайший аромат лугов…
Когда он слышал голоса и шум шагов,
Дрожащим голосом взывал, слеза во взоре:
«Мой добрый господин, взгляни на это горе!»
Ах! Горе мне! Слепой не видит, кто идёт,
Продолжить чтение
Еще от автора Антониу Перейра Нобре
Лузитанская лира

В антологию вошли образцы классической португальской поэзии XII–XIX вв. лирического, философского и социального звучания. В ней представлено творчество Жила Висенте, Луиса де Камоэнса, Мануэла Марии Барбоза ду Бокаже, Са де Миранда, Антеро де Кентала, Сезарио Верде и многих других поэтов.

Стихи

В рубрике «Литературное наследие» — стихотворения португальского поэта Антониу Номбре (1867–1900). «Когда он родился, родились мы все» — так озаглавлена это подборка, предваряемая подробным вступлением переводчицы Ирины Фещенко-Скворцовой.

Рекомендуем почитать
Два Заката

Эмили Дикинсон (1831–1886) родилась в Амхерсте (штат Массачусетс) и прожила там недлинную и малоприметную жизнь. Написав около двух тысяч стихотворений и великое множество писем, она осталась не замеченной и не узнанной современниками. Только XX век смог распознать в ней гениального поэта, но сравнить её по-прежнему не с кем.На русский язык стихи Э. Дикинсон начала переводить Вера Маркова. С тех пор к ним обращались уже многие переводчики. Переводы Татьяны Стамовой отдельной книгой выходят впервые.

Малые поэмы

Изначально задуманные как огромные поэтические работы, «Гиперион», «Падение Гипериона» и «Колпак с бубенцами» оказались последними, незавершенными эпическими произведениями Джона Китса (1795–1821) и остаются среди его малых поэм, к числу которых относится и «Ламия», опубликованная в 1820 году.Поэма «Колпак с бубенцами» на русский язык переведена впервые.

Романсы бельевой веревки: Деяния женщин, преступивших закон

«Романсы бельевой веревки» – поэмы с увлекательным и сенсационным сюжетом – были некогда необычайно популярны. Их издавали в виде сложенных листков и вывешивали на продажу на рынках, прикрепляя к бельевым веревкам с по мощью прищепок. Героини представленных в настоящем сборнике поэм – беглянки, изменницы, бандитки, вышедшие по преимуществу из благородных семей. Новый тип героини – бесстрашной и жестокой красавицы со шпагой или мушкетом в руках – широко распространился в испанских романсах XVII–XVIII веков.

Лоренцо Медичи и поэты его круга

В книге представлены в значительном объеме избранные поэтические произведения Лоренцо Медичи (1449–1492), итальянского поэта, мыслителя и государственного деятеля эпохи Ренессанса, знаменитая поэма Анджело Полициано (1454–1494) «Стансы на турнир», а также экстравагантные «хвостатые» сонеты и две малые поэмы Луиджи Пульчи (1432–1484), мастера бурлеска. Произведения, вошедшие в книгу, за малым исключением, на русский язык ранее не переводились. Издание снабжено исследованием и комментариями.