Мельничный жернов - [18]

Виктор обернулся, медленно, стараясь не напугать, потом присел на корточки. Ему показалось, что так будет удобнее. Сровняться ростом с собеседницей, смотревшей на него с некоторым испугом.

Но, похоже, девочка боялась не его, а за него.

— Я не наступаю, — ответил «мангуст» мягко. — Я только хотел посмотреть.

— И смотреть не надо. Это нельзя.

— Что?

— Нельзя. Их Андрей рисует. Он их так называет — «нельзя».

— Что за странное название. Андрей твой что, художник?

— Нет. Только он их везде рисует. Такая игра.

Виктор тяжело вздохнул. Ну и фантазия у этих детей. И нелепые правила. Надо же так обозвать рисунки — «нельзя».

— На! — Девочка покопалась в кармашке и сунула что-то Виктору в ладонь.

Тот машинально глянул — браслет из крупного неровного бисера. Самодельный, видимо, бисеринки нанизаны на толстую леску разноцветными полосками.

— Это зачем?

— Ты надень. Когда носишь, «нельзя» не действует, — туманно пояснила девочка.

— Спасибо. Тебя как зовут?

— Анечка.

— А что это у тебя за книжка?

— Сказки. — Анечка охотно протянула толстый том.

«Сказки братьев Гримм» было написано на обложке. Старая, зачитанная детьми книга из библиотеки. У него самого в детстве была точно такая же.

«Мангусту» как-то очень живо вспомнился суп из человеческих костей в одной из историй, который в свое время здорово мешал ему засыпать. А девочке лет семь, не больше.

— Не страшно тебе такое читать? — осторожно спросил Виктор.

— Это же сказки, — не поняла его девочка. — Надень браслетик.

Виктор пожал плечами и сам, не зная почему, принялся возиться с нехитрой детской поделкой. Она оказалась по руке.

— Это я тебе сделала, — важно сказала Анечка. — Я всем такие делаю. Больше никто не умеет.

— Ну ты моло… — Виктор поднял глаза и осекся. На дорожке уже никого не было.

Глава седьмая

Виктор еще какое-то время безуспешно бродил по серым дорожкам, пытаясь поговорить хоть с кем-нибудь из детей, но это было примерно так же легко, как набрать решетом воду.

Похоже, теперь младшеклассники играли в новую игру — «убеги от злого дяди следователя как можно дальше». Они выскакивали где-то за его спиной, с писком разбегались по парку, потом моментально исчезали.

Ну не носиться же за ними с пистолетом… в самом деле! Три параллельные дорожки — на выбор, заросли деревьев, белые силуэты статуй… так можно целый день пробегать, вроде как в салочки.

Виктор отчаянно затосковал по взрослому и понятному миру, который он оставил за пределами МКАД, там все было как-то определенно. Плохой дядя, хороший, дядя взяточник, дядя убийца…

Реагируешь соответственно. А тут… иррациональный перевернутый мир, перечеркнутый разрисованными асфальтовыми полосами. И страх.

Когда за очередным постаментом мелькнул красный капюшончик кого-то из детей, Виктор решительно шагнул к статуе и попытался схватить шутника за этот самый капюшончик. Не тут-то было! Обладатель капюшончика ловко увернулся и кинулся напролом в кусты.

Бесстрашный «мангуст» чертыхнулся, потерял равновесие, поспешно оперся рукой о постамент и вляпался во что-то противно-скользкое. Что за дрянь! Он присмотрелся. Надо же — на постаменте лежала дохлая мышь. Судя по всему, лежала давно. Теперь стало ясно, откуда этот противный сладковатый душок, мерещившийся Виктору с самого приезда в это странное место.

Постамент оказался ровненько расчерчен мелками на полосы, тут и там лежали разноцветные камушки, увядшие цветки клевера, злополучная мышь и пара мертвых бабочек.

Странная серая закорючка у гипсовых ног статуи оказалась мумифицированной ящерицей.

Виктор видел в жизни много всякого, включая расчлененные трупы, но теперь почему-то его замутило.

«Тоже мне игра, если это игра, конечно», — подумал он, припоминая, было ли что-то подобное в его детстве. По всему выходило, что нет. Играли в казаков-разбойников, салочки, чапаевцев, но чтобы вот так вот раскладывать по разноцветным клеточкам полуразложившиеся трупики мелких животных…

Или крупных…

Куда на самом деле делся Филимонов?

Кто стоит за атмосферой легкого сумасшествия, окутавшей детдом?

Бесстрашный «мангуст» внезапно представил себе, как начертанные на постаменте гипсовой статуи космонавта клеточки увеличиваются и разрастаются огромной многомерной решеткой. Странные знаки разгорались, пульсировали, вбирая в себя всю территорию усадьбы, ничего не подозревающих людей и все это пронизанное ощущением тягостного осеннего тлена пространство.

Виктор сглотнул, с трудом поборол головокружение и поспешно отвел взгляд от отталкивающего видения. Картина наполняла таким чувством омерзения, как будто он только что выбрался из выгребной ямы.

Интуиция подсказывала ему, что происходит неладное, что во всех теориях, объясняющих происходящее, все эти убийства и самоубийства, звучат фальшивые ноты, а на самом деле разгадка проста и страшна, как открытая рана.

Виктор искренне пожалел, что рассорился с отцом Владимиром. В усадьбе происходило что-то, против чего священник оказался бы в самый раз.

Отец Владимир был совершенно беспомощен в стычке с мантикорой или с оборотнем, но здесь, когда угрозу представляло не физически воплощенное зло, которое можно было расстрелять или победить с помощью силовых методов, а вот такое — еле уловимое, неопределимое, но от этого не менее реальное… Здесь он мог бы помочь, разобраться, дети, пожалуй, поверили бы священнику быстрее, чем непонятному дядьке, явившемуся под личиной следователя.