Мельин и другие места - [78]

Воины сидят вокруг костров, передавая по кругу походную кружку. Хазги и ангмарцы, хегги и истерлинги, ховрары и басканы — разные, и все же одинаковые. Кто-то рассказывает соседу о сшибке с неуязвимыми воинами в белых латах, кто-то вспоминает павших товарищей, кто-то и вовсе молчит, погрузившись в свои мысли, но все как один понимают, что что-то готовится. Назревает. Потому время от времени и поднимаются к черному небу тревожные глаза, словно ища у него ответа. Но оно молчит. Молчит недобро — как и положено в недобрые времена.

Тысячи костров — словно свечи за упокой тем, кто греется возле них. Тысячи голосов — один тревожный напев, пронизанный неистребимой надеждой. Таковы уж все люди: пока живут — надеются.

Но что-то готовится.

Что-то назревает.

* * *

Санделло пытался пересилить себя и уйти, но ноги словно бы перестали ему подчиняться. Уже который час он стоял у Его шатра, сам не зная, чего ждет. Приказа? Чуда? Смерти? Это было бы, пожалуй, лучше всего, потому как горбун просто не представлял, что делать дальше. Все происходящее перестало иметь смысл, когда от Его руки пал тот Черный Гном. В тот миг сгорела последняя мечта Санделло, и тогда же сгорела их свобода, за которой они и шли сюда. Что будет завтра? Он не знал, да и какое это теперь имеет значение? Исход у будущего один, и остается или покончить с собой, или просто ждать утра.

«Утра, которого не будет».

Странная мысль. Какая-то бесцветная. После боя Санделло словно окаменел, чувства покрылись льдом, не вызывая никакого отклика в душе. Ничто его уже не волновало, даже удушающая волна Силы, исходящая из Его шатра. Он перестал быть его Вождем, став Повелителем и Властелином Средиземья. Да, именно так, хотя Серая Гавань еще не взята. Но это дело времени. Не сегодня, так завтра, не завтра, так…

— Санделло.

Горбун вздрогнул. Его голос! Страшно изменившийся, но все же его голос! На негнущихся ногах Санделло вошел в шатер, невольно ожидая увидеть какую-нибудь нечеловеческую сущность, облаченную в плащ Тьмы, но ничего подобного не было. Олмер сидел возле стола; огонек свечи отбрасывал на стены его колеблющуюся тень, но то была простая тень. На столе лежал небольшой кожаный мешочек и перевязанный ремешком свиток.

Олмер молчал, низко опустив голову, пальцами правой руки барабаня по столу. Санделло заметил, что он впервые за последние месяцы снял перчатки, и… на руке не было Кольца! Неужели он все-таки…

— Нет, мой верный Санделло, — не поднимая головы произнес Олмер. Голос и впрямь был его, хоть и сильно искаженный. — Уже говорил, и снова повторю — назад пути нет. Сейчас Он меня отпустил, но это в последний раз. Завтра все закончится, так или иначе.

Санделло не мог произнести ни слова. Умершие чувства взорвались вулканом, но сказать было нечего.

— Здесь, — Олмер кивнул на свиток, — письмо для Олвэна и Оэсси. От себя добавишь, что сможешь. И позаботься о них. Кроме тебя сделать это некому.

— Мой Вождь, — голос все же вернулся, но как же трудно говорить, — ты опять отсылаешь меня? Я не…

— Нет! Прощай, Санделло. — Олмер все-таки поднял голову. Откинул капюшон, провел рукой по лицу. Чужому лицу, но с его глазами. — Так хотелось победить человеком… Уводи людей, это приказ! Завтра здесь не должно быть ни одного хазга или ангмарца, тебе понятно?

Горбун склонился. Вождь отдал приказ, и он выполнит его, но не потому, что это приказ — потому что это мольба. Завтра, когда Он пойдет на штурм, с Ним не должно быть ни одного человека. Вождь спасает своих людей.

— Завтра в бой я поведу только Нелюдь, — продолжил Олмер, — и ты мне тоже не понадобишься.

Он мог бы возразить ему, но не стал — глаза прежнего Олмера не дали ему этого сделать.

— И еще одно. — Вождь кивнул на мешочек рядом со свитком. — Кольцо. Его ты тоже возьмешь. Больше оно не должно служить никому. Я чувствую — Ородруин вновь ожил, так что ты знаешь, что с ним делать. И убереги от него Олвэна! Не хочу, чтобы моего сына постигла участь его отца. Теперь иди. И поторопись — я не знаю, когда Он вернется.

Олмер встал, отойдя от стола, словно боясь, что не выдержит и наденет Кольцо опять. Санделло не стал медлить, спрятав страшное сокровище в поясной карман. На секунду где-то на пороге слуха раздалось тихое, но полное дикой злобы и ненависти шипение, но тут же исчезло.

Нужно было идти, но горбун медлил. Хотелось что-то сказать, или просто пожать его руку, или по-братски обнять. Нельзя уходить вот так просто, но слов не было, как и желания прикасаться к нему. Санделло чувствовал, что сейчас просто сойдет с ума, но Олмер понял, что творится в душе его самого верного друга. Обернулся, и тихо-тихо, но твердо сказал:

— Я знаю. Прощай.

* * *

Серая Гавань горела. Армия Тьмы Короля-без-Королевства все же прорвала оборону эльфийской крепости, и теперь ее защитникам оставалось только умереть. Прекрасные дворцы из белого камня почернели от копоти, сады и парки превратились в огромные костры; улицы и площади окутывала наползающая тьма, словно черное небо, устав, решило прилечь отдохнуть в этом дивном некогда городе.

Серая Гавань умирала. Дрожали могучие стены, готовые обрушиться от подземных судорог, расползались по мостовым трещины, извергая из себя клубы пара и огня. Воздух разрывали тысячи звуков, сливаясь в один неистовый рев, и звезды срывались с небес, исчезая в жадно глотавшем их мраке. Наступал Час Конца, и ничто в этом мире не могло устоять пред Его приходом.