Мелгора. Очерки тюремного быта - [20]

При этом далеко не все «опущенные» были пассивными гомосексуалистами. Чаще всего «обижали» насильно, за какие-то прегрешения. Нарушения зоновского этикета, воровство у товарищей — «крысятничество».

«Опущенный», даже насильно, незаслуженно, оставался таковым навсегда, сколько бы раз не доводилось ему потом сидеть. За сокрытие масти могли убить. С ним, по понятиям, нельзя было разговаривать, есть за одним столом, прикуривать от его сигареты, здороваться за руку, пользоваться его вещами. Впрочем, эти запреты не распространялись на сексуальные контакты.

В отрядах «обиженным» отводились отдельные спальные места — где-нибудь у порога, принимать пищу в столовой разрешалось только за специально отведённым для них столом, особняком от других. Посуда для «опущенных» помечалась насечками — чтобы не перепутать с «чистой». Любой, даже случайно вступивший в бытовой контакт с «опущенным», сам мгновенно превращался в «петуха».

На ступень выше по положению в зоновской иерархии стояли «черти». Среди них было множество тех, кто, как говорили в зоне, «загнался», перестал следить за собой, умываться, стирать и гладить одежду, завшивел.

Оказывались в этой масти и те, кого называли «кишкой», проще говоря, обжоры. По зоновскому этикету требовалось эдакое показное равнодушие к пище. Уважающий себя зек никогда не уписывает лагерную похлёбку за обе щеки, а ест будто нехотя, с отвращением, не торопясь.

Помню, посетив как-то «крытый», то есть тюремный режим, я обратил внимание на то, что стол в камере уставлен мисками с нетронутой пищей, хотя время обеда давно миновало. Местный начальник медчасти подосадовал в сердцах: «Так здесь же воры сидят, с понятиями. Не жрут, пока всё не остынет, не начнёт прокисать к чёртовой матери!».

— Еда, гражданин начальник, дело свинячье, — с презрительной ухмылкой пояснил мне обитатель камеры, зек, обряженный в полосатую робу особо опасного рецидивиста.

Но встречались обжоры, которые, съев свою пайку, вылизывали миску, охотно доедая за соседом. Они-то и оказывались неминуемо в разряде «чертей».

Однажды мне довелось отправлять в районную больницу заключённого-новичка с разлитым перитонитом. Оказавшись впервые в столовой, он, съев порцию каши, попросил добавки. Ему подали целый бачок — с полведра, перловки. Он опустошил и его. После этого кто-то из соседей по столу саданул обжору кулаком по туго набитому животу так, что желудок лопнул…

Помню, как в категорию «чертей» перевели дневального, съевшего отрядного… кота!

А вот к собачатине ещё со времён сталинских лагерей относились с уважением. В моё время собак тоже ели уже не от голода, а из зоновского шика. Был случай, когда на кирпичном заводе зеки умудрились вытащить из запретки и сожрать… караульного пса, мстительно повесив шкуру на колючую проволоку. Происшедшее было расценено как ЧП, в батальон нагрянула проверка…

Зоновские опера быстро вычислили едоков, но помалкивали из вредности и злорадства…

А вот вкусивший кошатины опускался в глазах братвы «ниже канализации».

К слову, коль речь зашла о еде. В некоторых детских колониях «западло» было есть… помидоры. Или курить сигареты «Прима». Дело в том, что и томаты, и пачка сигарет были красного цвета, который ассоциировался с «активом» и считался позорным. Детки могли отказаться от свидания с матерью, если она приезжала в красном платье, туфлях или косынке. Во взрослых зонах таких дурацких понятий уже не существовало.

«Опущенные» приносили массу неприятностей администрации колонии, а завхозам — дополнительных хлопот. Приходилось заморачиваться с их трудоустройством, ибо из бригад их гнали. Завхозы, матерясь, водили в баню, прожаривали в дезкамерах от вшей и чесотки вещи и постельное бельё. Сами «опущенные» постоянно ссорились и дрались между собой.

Видимо, всеобщее презрение снимало с изгоев последние нравственные запреты. Они постоянно что-то крали друг у друга, жаловались администрации и в надзорные инстанции, стучали на всех подряд.

Впрочем, даже в их среде был свой «начальник», «козырный пидор», который разбирался в их склоках, мирил.

В некоторых зонах «обиженных» пытались собирать в отдельные отряды, но те разводили там такой дикий беспредел, так издевались над своими же товарищами по масти, что от этих затей отказались.

Я как-то поинтересовался у заключённых, распространяется ли такое отношение к «опущенным» и на вольную жизнь? Ведь там зоновский «петух» может оказаться уважаемым членом общества, отцом семейства? Мне ответили, что «предъявлять» специально бывшему зеку из этой категории на свободе нельзя. Нужно просто стремиться не иметь с ним ничего общего. Например, оказавшись случайно в одной компании, встать из-за стола и уйти. Не объясняя причин.

Я уже говорил, что в зоне добро и зло часто меняется местами. И строгое, неукоснительное соблюдение «мастей» в блатном мире никогда не позволит, к примеру, сформировать в России по-настоящему «толерантное общество» в западном понимании. В котором сексменьшинства смогут занять лидирующие позиции. Наш родной, отечественный криминалитет им этого никогда не позволит.

11.

Активистов в зонах называли «козлами», «красными», «ссучившимися». У старых зеков где-нибудь на особом режиме ещё можно было прочесть на груди татуировку с аббревиатурой «БАРС». Накалывалась она в энкавэдевских лагерях, и означала: «Бей актив, режь сук». То есть активистов.