Меланхолия и воображение - [6]

Эльмина возвращалась домой въ глубокой задумчивости, которая однакожь не мѣшала ей смотрѣть, не ѣдетъ ли кто нибудь верхомъ по дорогѣ!… Вспомнивъ о Кораліи и волосахъ, ей данныхъ, она думаетъ: «Незнакомецъ убѣгаетъ меня: какая же неосторожность съ моей стороны: Ахъ! естьли бы матушка была жива, я не могла бы поступить такъ безразсудно!»….. Слезы покатились изъ глазъ ея. Она рѣшилась никогда уже не ходить на Вармбрунскую дорогу.

Могъ ли Нельсонъ безъ сильнаго сердечнаго движенія слышать, какъ Эльмина ласкала Коралію? Онъ взялъ ея прекрасные волосы, говоря, что велитъ сдѣлать изъ нихъ браслетъ для дочери, но между тѣмъ отнесъ ихъ въ свою любимую бесѣдку и положилъ за стекло. Взоры и замѣшательство Эльмины давали ему и прежде чувствовать, что онъ могъ бы надѣяться на взаимную любовь, естьли бы не былъ женатъ: даръ волосовъ, черезъ другія руки, еще болѣе утвердилъ его въ сей мысли, которая сперва произвела въ немъ живѣйшее удовольствіе, но обратилась въ ядъ для сердца, какъ скоро онъ вообразилъ слѣдствія. Жестокое угрызеніе совѣсти разрушило всю прелесть нѣжныхъ мечтаній его.

На другой день Госпожа Сульферъ, другъ и сосѣдка Эльмины, пригласила къ себѣ Генріету; Нельсонъ остался дома, боясь приближиться къ той, отъ которой ему по закону чести и совѣсти надлежало удалиться…. Но ввечеру перемѣнилъ свои мысли, души, что Эльмиана при гостяхъ никогда не бываетъ у своего друга; и сверхъ того рѣшился днемъ гулять только въ саду. Успокоивъ себя такимъ великодушнымъ намѣреніемъ, онъ сѣлъ на лошадь и пріѣхалъ къ Госпожѣ Сульмеръ въ самый ужинъ. Ея домъ отдѣлялся отъ Эльминина густою каштановою рощею, гдѣ большой ручей, падая съ высокой скалы, образовалъ чистой прудъ. На берегу его сдѣлано было дерновое канапе и называлось Эльмининымъ, ибо она всякой вечеръ, послѣ ужина, любила сидѣть на немъ подъ шумомъ каскада.

Въ одиннадцатомъ часу всѣ гости Госпожи Сульмеръ разошлись по своимъ комнатамъ Нельсонъ остался на свободѣ. Ночь была тепла и прекрасна. Онъ вышелъ въ садъ; ходилъ по алеямъ въ великомъ волненіи, и стремился душею къ каштановому лѣсу, думая; «естьли она тамъ, я могу спрятаться; не все ли одно быть здѣсь или ближе къ ней?»… Сія мысль рѣшила его. Онъ летѣлъ изъ саду въ лѣсъ; вошедши въ него, идетъ осторожно — останавливается и слышитъ только одинъ шумъ водопада; приближается къ нему и боится всякаго шороха, желая искренно, чтобы Эльмина не видала его: ибо въ противномъ случаѣ ему надлежало бы удалиться… Надобно подойти къ дерновому канапе: какъ дологъ кажется ему сей путь! Нельсонъ обходитъ вокругъ пруда, скрываясь въ тѣни; наконецъ видитъ цѣль свою, и бросается на траву въ усталости… Слушая съ великимъ вниманіемъ, увѣряется, что канапе пусто; встаетъ, подходитъ къ нему ближе и тихонько раздѣляетъ гибкія вѣтьви сиренги, чтобы одни листья скрывали отъ него Эльмину… трогаетъ репетицію часовъ своихъ: бьетъ одиннадцать, и Нельсонъ говоритъ со вздохомъ: «она не будетъ!»… Въ самую ту минуту кто-то идетъ…. Онъ стоитъ неподвижно и не смѣетъ дышать… Шорохъ приближается — и молодой человѣкъ съ восторгомъ слышитъ легкій шумъ тафтянаго платья: это Эльмина… Она садится на канапе и говоритъ…. Нельсонъ въ первый разъ слышитъ милый голосъ ея…. «Лудвигъ! сказала Эльмина: сядь тамъ въ алеѣ, и черезъ часъ напомни мнѣ, что время иття домой.» Слуга удалился. Нельсонъ, все еще неподвижный, прижавшись лицомъ къ листьямъ, хочетъ слышать Эльминины мысли…. Она вздыхаетъ, плачетъ, и слезы его также льются. Желая раздѣлять съ нею всѣ чувства, онъ воспоминаетъ потерю отца, и такимъ образомъ соединяетъ муку нещастной любви съ горестію сыновней нѣжности…. Уже совѣсть не терзаетъ его: будучи подлѣ Эльмины и Нельсонъ очарованъ прелестію невинности; сердце бьется тише; сладкое умиленіе мало по малу заступаетъ въ немъ мѣсто сильнаго волненія страсти; всѣ мысли его непорочны; не думая о будущемъ, онъ всею душею прилѣпляется къ сей минутѣ блаженства…. Ночь тиха. Натура безмолвствуетъ подъ таинственною завѣсою мрака. Одинъ шумъ водопада, столь благопріятный для милой задумчивости и кроткой меланхоліи, оживляетъ мертвое уединеніе.

Нельсонъ съ того времени, какъ узналъ, что Эльмина любитъ ясмины и резеду, всякой день носилъ букетъ изъ сихъ цвѣтовъ: она почувствовала ихъ запахъ, черезъ нѣсколько минутъ кликнула Лудвига и велѣла ему посмотрѣть за деревьями, нетъ ли тамъ горшковъ съ цвѣтами (думая, что Госпожа Сульмеръ могла, нарочно для нее, поставить ихъ близь канапе)… Нельсонъ спѣшитъ уйти, оставивъ на травѣ букетъ свой. Эльмина, испуганная шумомъ деревьевъ и восклицаніемъ Лудвига, встаетъ, и борачивается къ водопаду и видитъ, при свѣтѣ луны, бѣгущаго Нельсона; тѣнь его, мелькая по гладкой поверхности тихаго пруда, скоро исчезаетъ. Слуга возвратясь говоритъ ей, что за деревомъ сидѣлъ человѣкъ, которой скрылся какъ молнія и на бѣгу уронилъ букетъ ясминовъ. «Подай его!» отвѣчаетъ Эльмина дрожащимъ голосомъ; беретъ, и видитъ, что цвѣты орошены слезами. Она кладетъ ихъ подъ свою косынку, идетъ домой, бросается на кресла, и смотритъ на букетъ Нельсоновъ съ душевнымъ умиленіемъ; думая: «Слезы его, милыя и трогательныя, высохли на моемъ сердцѣ… Ахъ: цвѣты, посвящаемые мною горести и могилѣ, служатъ для меня первымъ залогомъ любви! ужасное предзнаменованіе!.. Онъ безъ сомненія любитъ меня, но упрекаетъ себя склонностію, которая сдѣлалась дозволенною отъ потери его, и которая сражается въ немъ съ печалію — такъ какъ и въ моемъ сердцѣ! Дерзну ли вдругъ отказаться отъ своего намѣренія? Можетъ быть, судьба противится исполненію тайныхъ моихъ желаній… Съ самаго начала жизни какая-то неизъяснимая меланхолія готовила меня къ нещастію; я предчувствовала его, еще не видя и не боясь никакихъ бѣдствій!… Осмѣливаюсь, безъ нѣжной матери, выбрать предметъ для сердца, и тотъ, кого люблю, убѣгаетъ меня!… Нѣтъ, я не сотворена для щастья:.. Ахъ! безъ симпатіи горести любовь не побѣдила бы во мнѣ разсудка: Онъ плѣнилъ меня единственно образомъ печали»; страдалъ, плакалъ вмѣстѣ со мною, и сердца наши разумѣли другъ друга. По крайней мѣрѣ во всякомъ случаѣ, и въ самомъ ужасномъ, невинность любви моей будетъ ея утѣшеніемь!