Мексиканская повесть, 80-е годы - [133]

Воскрешение прошлого роднит эту повесть с «Сожженной водой» Карлоса Фуэнтеса, образ пустыни — с историями Р. А Фабилы… На сей раз память рассказчика воскрешает другую картину — 40-е годы, эпоху правления президента Мигеля Алемана, время показного благополучия и крупных махинаций, фальшивой благотворительности и коррупции. Время первого массового вторжения «паблисити» на американский манер в мексиканское сознание, время, когда стали осваиваться американские образцы политики, и образцы модного поведения, и даже модное произношение. Эпоха переходная, отмеченная причудливым переплетением черттрадиционных, патриархальных, исконно мексиканских — и новейших веяний цивилизации. Эпоха нуворишей, нажившихся на завоеваниях Мексиканской революции, — и, что особенно подчеркивает писатель, опять-таки эпоха неверия, крушения революционных идеалов, дегероизации, когда подраставшие дети мучительно завидовали отцам и еще больше — дедам.

Ежедневные воинственные игры на школьном дворе, «сражения в пустыне» — эхо больших сражений, сотрясающих мир взрослых: международных конфликтов, экономических кризисов, национальной розни. Все это пока еще трансформируется по законам игры. Однако эти ежедневные драки постепенно превращаются в «войну всех против всех»: бьют за богатство, бьют за бедность, бьют друг друга мексиканцы, японцы, евреи, арабы — дети иммигрантов. Писатель размышляет: что это, зачатки пресловутого мачизма, извечная притягательность насилия? Или создается микромодель общества взрослых, основанного на конкуренции и всеобщей вражде?

Очередное сражение разыгрывается за душу героя повести, Карлитоса, которого доброжелатели — семья, школа и церковь — «спасают» от первой любви. Родители, священник, психоаналитики не просто стремятся заставить мальчика раскаяться в преступном, с их точки зрения, чувстве, но принять и перенять все, что в их обществе считается нормой, усвоить весь свод законов, действующих в жизни-пустыне. Исповедь Карлитоса и сеанс психоанализа оказываются двумя сторонами одной и той же медали. Сцены эти свидетельствуют о незаурядном мастерстве Пачеко-сатирика. Смех здесь, однако, с горечью пополам. Трудно решить, что нанесет больший вред детской психике: разглагольствования врачей, с видимым удовольствием ставящих новомодные, но взаимоисключающие диагнозы, или вкрадчивые слова «врачевателя душ» в церкви, по сути дела лишь развращающие ребенка. Мальчик взрослеет, медленно и неохотно поддается «воспитанию чувств по-мексикански», но с ненавистью и отвращением вспоминает пору своего отрочества, годы «сражений» не только на школьном дворе. Образ жизни-пустыни, без любви и надежд, ассоциируется с эпохой безвременья. Пустыни, где шли сражения за кусок хлеба, за деньги, за власть над умами, сражения с человечностью, взаимопониманием и терпимостью. Приговором эпохе этой звучат финальные строки повести: «Нет больше того города. Да и страны той нет. Кто теперь помнит, какой была Мексика в те годы? Да и кому придет такое в голову: кто способен испытывать ностальгию по тому кошмару?

Ностальгия, возможность которой с ужасом отвергает X. Э. Пачеко, — ключевое слово для понимания повести Серхио Питоля. Оно всплывает тоже лишь в финале, будто ставится недостающий акцент, будто рассказчик до самой последней минуты стыдился произнести это слово, хотя только что совершенное им путешествие в прошлое, в юность продиктовано не чем иным, как ностальгией, постоянной и неотвязной тоской по тем далеким шестидесятым годам, которые он провел в Риме.

Автор романов и рассказов, Серхио Питоль долгие годы жил в Европе, находясь на дипломатической службе. Поэтому оправданным покажется его обращение к любимой и поистине неисчерпаемой для писателей его континента теме. Латиноамериканец в Европе. Кто он? Внимательный, любопытный путешественник, решивший познакомиться со своей «прародиной» — Старым Светом, или эстет, который ищет в Европе колыбель культуры и царство разума, спасаясь от латиноамериканских потрясений и «алогичности»? В какой бы роли он ни выступал, он, как это ни парадоксально, ярче и четче видит свою родину издалека. Не составляет исключения и герой Питоля. И все же «Состязание поэтов» имеет одну особенность, отличающую повесть от произведений кубинца Алехо Карпентьера, аргентинца Хулио Кортасара, чилийца Хосе Доносо, уругвайца Марио Бенедетти, написанных на эту тему в уже сложившейся традиции. Да, сначала мексиканец в Европе, но потом англичанка в Мексике — две эти линии как бы зеркально отражают одна другую. Продолжается все тот же большой разговор о родине, но ведется он на малых примерах. Повесть Питоля посвящена прежде всего проблеме человеческих связей, взаимопонимания близких по духу людей.

Задуманный поначалу как именно такой — идеальный — союз близких друг другу литераторов, критиков, художников, многонациональный кружок молодежи, сложившийся в Риме вокруг журнала «Орион», не выдержал испытания временем и распался. Как это случилось и почему распалась впоследствии и дружба рассказчика и его соотечественника Рауля? Что разрушило союз мексиканца Рауля и англичанки Билли? Ответы на эти вопросы настойчиво ищут уже постаревшие друзья юности, свидевшиеся после долгой разлуки, — сам рассказчик, Джанни и Эухения.