Мексиканская любовь в одном тихом дурдоме - [10]

Маша отпрашивается у Федора и уходит к Сережке, а мужчины начинают пить. Приходит Катерина и принимается назойливо ухаживать за Анри. Тот с удовольствием тискает ее пышную грудь. Когда заканчивается бордо, Федор выносит две банки самогона. Уже изрядно выпивший Степан Кириллович вдруг задирается к Федору, дескать, тот теперь сельская „зирка“ и запросто обойдется без своих 25 процентов… Вскоре все, кроме Федора и Анри, напиваются и засыпают прямо за столом. Федор ведет Анри в кузницу, показывает ему свои новые работы. Среди них портрет Нади, он очаровывает Анри. Гапон дарит портрет негру. В ответ Анри вручает ему свою визитку и приглашает Гапона с Машей на осеннюю выставку в Париж.

Неожиданно Федор заводит разговор о кладбище Пер-ла-Шез, говорит о том, что хотел бы перезахоронить прах Наденьки на этом парижском кладбище. Анри обещает посодействовать.

Утром Анри с помощью Гапона сажает еще не протрезвевших французов в авто, и те уезжают. Катерина напрашивается в машину к французам проводить их. Федор не замечает, как во двор проникает пьяный Бориска. Схватив со стола недопитую банку, он прячется за крыльцом. Тем временем Гапон грубо приводит в чувство Степана Кирилловича и напоминает ему о его пьяных намеках про законные Федора 25 процентов. Председатель сельсовета нагло смеется кузнецу в лицо и заявляет, что за свои труды он заслуженно взял 20 %, а 5, так и быть, достанутся Гапону. Степан Кириллович вынимает пачку денег и кидает ее в банку с самогоном: мол, пусть самогон на долларах еще настоится. Федор бьет председателя по лицу и выливает на него самогон.

Председатель, чертыхаясь, уходит, Федор поднимается в дом, а из-за крыльца выскакивает Бориска, хватает мокрые деньги и бежит к калитке. Там он сталкивается нос к носу с Машей.

Маша, как никогда, возбуждена: она встретила почтальона — тот принес телеграмму. Маша читает, радостно вскрикивает и убегает в дом. Кричит на бегу, что Анри обо всем договорился.

Федор с Машей, перебрасываясь счастливыми восклицаниями, готовятся пить чай на дворе. Вбегает сильно напуганная Катерина: ночью бандиты убили Степана Кирилловича. Люди говорят, что председатель с недавнего времени хранил у себя дома большую сумму денег. Откуда он их взял, никто не знает, но кто-то донес на него, и вот — 14 ударов ножом. Знающие люди судачат, что здесь не обошлось без Бориски. Федор крестится и беззлобно вспоминает председателя. Вдруг совершенно некстати спрашивает Катерину, не хочет ли она две недели пожить в его доме — через три дня они с Машей уезжают в Париж.

На дворе стоит гроб, спеленутый свежим голубым атласом. Гапон и Маша нарядно одеты. Они все в ожидании. За воротами останавливается автомобиль. Входят два француза. Один вместе с Федором уносит гроб, другой помогает Маше вынести багаж и кованые иконостасы.

Французы рассказывают, что Анри пришлось пойти на хитрость: гроб повезут в дипломатическом вагоне.

Проводить соседей пришли Катерина и Сережка. Катерина, утирая слезы, предупреждает Федора о том, что все француженки — вертихвостки. А иначе и быть не может! Сережа, волнуясь, спрашивает Машу, вернется ли она. Маша на прощание целует мальчика в щеку.

Слышен шум удаляющегося автомобильного двигателя. В этот момент раздвигается дальний занавес, и за гапоновским садом и забором вдруг возникает… Эйфелева башня, возносящаяся к самой крыше театра. Видны силуэты Елисейских полей, люди, неспешно прохаживающиеся по вожделенному центру Парижа. Слышен голос, который сообщает, что Федор Гапон благополучно перезахоронил прах своей жены на кладбище Пер-ла-Шез, а Анри преподнес Маше сюрприз: отыскал ее дальних родственников в Париже. Компаньон Анри предложил Федору работу в строительной фирме, на что кузнец ответил…

Остальные слова утонули в жутком грохоте, раздавшемся сверху».

Лиля ерзала, наконец, не выдержала: — Гюго, проводи меня в туалет, иначе я обоссусь.

Они встали и, извиняясь перед сидящими, направились к выходу.

— Пойдем на воздух, — выйдя из туалета, предложила Лиля. Они вышли из театра. Витек подошел к лесам, потрогал покрытые известковой пылью доски, дунул на руку.

— Все-таки странно видеть эти леса, — заметил Андрейченко. — В них театр напоминает готовящуюся к старту ракету.

— Разве это ракета, Гюго? Это же настоящая уродина! — хмыкнула Лиля и неожиданно полезла на леса.

— Ты куда это, негодная девчонка? — весело закричал Витек. — Сейчас же слезь! Ты пьяна и можешь упасть!

Видя, что его уговоры не действуют, Андрейченко скинул пиджак и споро полез за Лилей.

Никто из них не заметил, как от стены отделилась тень и кинулась их догонять. Это был Колумб. За его плечами, накинутый на застиранную майку с Че Геваре, развевался кусок черно-зеленой ткани. Доморощенный плащ делал Колумба похожим одновременно на киногероя и злодея — Зорро, Дракулу, Рошфора или на теперь мало кому памятного Черного Тюльпана. Для пущей убедительности Колумбу не хватало совсем малого — эффектной шляпы и бутафорской шпаги. Зато решимости в нем было хоть отбавляй.

Колумб принялся бодро карабкаться по лесам, быстро нагоняя Андрейченко и Лилю. А те по-прежнему не подозревали о его присутствии, беззаботно соревнуясь друг с дружкой во влюбленном безумии. Часто дыша, Колумб неумолимо сокращал расстояние. До беглецов оставалось еще метров шесть-семь, когда Лиля невзначай оглянулась. Может, лишний раз хотела подзадорить взглядом Андрейченко, лезшего за ней по пятам, может, еще зачем, но этот взгляд, пронзительный, задиристый, неожиданно достался Колумбу. Застигнутый врасплох шальным блеском Лилиных глаз, он коротко ойкнул и, потеряв равновесие, сорвался с лесов.