Мехман - [2]

И все вчетвером со смехом, с громкими возгласами стали разглядывать свидетельство.

— Ух, ты! Смотри, как миленькие, одна в одну…

— Отлично! Отлично! Вот это, девочки, отметки!

Мехман от смущения покраснел так густо, что товарищи стали смеяться над ним.

— Поздравляем, — крикнула Зулейха. — Браво!

Мехман не мог ничего ответить. Он хотел только одного — поскорее незаметно уйти.

Наконец ему удалось вырваться из плотного круга.

Зулейха с подругами снова начала прогуливаться по коридору.

— Послушай, Зулейха, интересно: кем будет Мехман?

— Я лично буду врачом, — ответила Зулейха. — А он пускай будет кем хочет. Мне-то какое дело?

— Как это какое тебе дело? Ты четыре тетрадки стихов посвятила ему, а теперь — какое мне дело? Разве можно так быстро забыть свои чувства?.. Сделай и его врачом!..

— Ну что за профессия — врач? Одно только слышишь — стоны, вопли, охи да вздохи больных. Ох, доктор, больно, ах, доктор, спасите меня!

— Лучше уж стать инженером, — вмешалась другая девушка. — Техника — дух нашего времени. Врачевание было известно тысячи лет назад, уже тогда знахари лечили людей травами…

— Но, девочки, для того, чтобы стать инженером, надо знать математику. А Зулейхе приходится подвергать себя джебру, когда надо учить джебр…[1]

— Не так уж страшно! Летом мама возьмет репетитора, я подготовлюсь.

Заговорила еще одна ученица:

— Ну, что такое инженер, подумайте? Вечно он в мазуте, среди машин, среди железных обломков, всегда в пыли, в грязи, в извести… Придешь к отцу на работу, не разберешь: кто там рабочий, кто инженер. Я лучше буду учителем, это самая чистая профессия. Несколько часов в день занимайся с учениками, а все лето — целых три месяца — проводи где хочешь. Хоть на курорте!

— Тоже, нашла что хвалить, — возразила подруга. — Учителю приходится очень много говорить. Так можно привыкнуть, что даже во сне челюсть сама собой будет двигаться.

— А кем ты будешь, милая?

— Я? Конечно, артисткой… Пока буду играть в нашем драмкружке, а в будущем году запишусь в студию драматического театра. Я только об одном мечтаю: сцена, аплодисменты… Я выхожу на сцену в шелковом платье, в гриме, зал дрожит от рукоплесканий. Ой, девочки!

— Подумаешь — грим! Боже упаси. Разрисовывать себе лицо, надевать на голову противный парик! Гадость… То будешь замуж выходить на сцене, то умирать, то на свадьбе плясать. Хороша профессия! Однажды при моей маме зашла речь о сцене, так она чуть не побила нас всех… Я даже пожалела, что заговорила…

Тоненькая ученица с острым носиком, самая веселая я резвая, напомнила со смехом:

— Девушки, девушки, опомнитесь. Нам еще, ой, как далеко до окончания десятого класса. Еще учиться и учиться. О чем вы спорите? Все нужны — и инженеры, и врачи, и хорошие артисты. Но… мы еще посмотрим, что будет с нами… Посмотрим, кто вернется со свидания с незатронутым сердцем, а кто не вернется и выйдет замуж…

— Кто же, например, не вернется? Интересно. Все повернулись и посмотрели на Зулейху.

Девушка с острым носиком поклонилась и пропела: — «я жизнь отдам тебе, девушка! Я мехманом[2] буду твоим»…

— Аи-аи, какой талант пропадает! Почему же ты не поешь по радио, перед микрофоном?

— Как раз я собираюсь для всего мира спеть по радио песнь о Мехмане и Зулейхе…

— Не болтай глупости… Девушки, имейте совесть — Зулейха покраснела и, растолкав подруг, отошла в сторону.

Но они все шутили:

— Ах, Мехман больше не придет в школу… Никогда…

— Мы не увидим его больше.

— Девушки, это Зулейха готова отдать жизнь за Мехмана и петь для него, а он даже во сне не глядит на нее!

— А как же письма «Мехману от Зулейхи», которые летят к нему, как птицы?

— Они остаются без ответа… Летят, машут крыльями, но никто не видит, на какую ветку они садятся…

Зулейха издали сердито крикнула: — Нечего вам лезть в чужую жизнь… Не ваше дело!

3

Старая Хатун заждалась своего сына. То и дело подходила к дверям взглянуть, не идет ли ее Мехман. Услышав, наконец, его шаги, она широко распахнула дверь.

— Входи, родной мой… Получил свой документ?..

Мехман достал свидетельство, отдал матери. Хатун благоговейно поцеловала край бумаги и, простерев рука к небу, сказала: — Слава тебе, господи, прошли десять лет учения!

Хатун всегда интересовалась успехами своего сына и внимательно разглядывала его отметки. Она сразу заметила, что это свидетельство отличается от прежних: лист был большой, плотный, и надпись на нем какая-то особенно торжественная, позолоченная. Мать крепко обняла Мехмана.

— Я вижу, сынок, я вижу, что здесь все высоко. Сыночек мой, очень и очень высоко!.. Я понимаю.

На следующий вечер Хатун по случаю окончания сыном школы приготовила хороший плов, а Мехман пригласил к себе товарищей. Они с наслаждением ели плов, а Хатун, раскрасневшаяся, с большой ложкой в руке, любовалась ими. Окинув взором свою маленькую, бедно обставленную комнату, она вдруг сказала с сожалением:

— Сыночек, если бы у нас была лучшая комната, мы бы пригласили сюда твою вторую мать — твою седоволосую учительницу.

— Мы обязательно пригласим ее, мама, — согласился Мехман. — Как только мы отремонтируем и приведем все в полный порядок…

— Да, наша Мелике-ханум, действительно, прекрасный человек, а для тебя, Мехман, она всегда была словно мать, — вмешался один из друзей Мехмана Салман. — Она такая добрая и благородная… Немало сделала она для нас.