Механист - [6]

Побудка и привычная миска пахнущего плесенью варева. На рудниках все пахнет плесенью, а присутствие этого аромата в пище придает еде, на которую жалеют даже щепотку соли, остроту и пикантность. Как зеленому сыру, что варят по сокровенным рецептам. Такова каторга — здесь за крысу в тарелке не режут горло повару, а предпочитают порвать друг друга. Одним словом, баланда из расползающихся еще до того, как их бросили в котел, овощей и каменный хлеб с опилками с некоторых пор являлись вожделенным блюдом даже для Вика, прежде старавшегося не иметь ничего общего с остальными заключенными.

Кашевар шлепнул похлебку в миску, словно в его черпаке затаилась в ожидании смертельного броска болотная гадюка. В очереди на раздаче традиционное расстояние вокруг узника увеличилось вдвое, и даже самые отчаянные или отчаявшиеся не решились принимать пищу за одним с ним столом. Вспомнились старые добрые времена — тогда даже дышалось легче в тесных казематах. Год назад Вик постоянно ловил себя на желании рявкнуть «Бу!» толпящимся рабам и наблюдать, как они станут в панике пытаться отскочить подальше. Совершенно серьезно — у него создавалось такое впечатление. Сейчас за подобную выходку могли просто и незатейливо закидать камнями.

Мамона в сопровождении сократившегося на четверть кортежа проследовал к лучшему месту, и на их столе мигом материализовались дымящиеся миски. Отборная еда, надо полагать, там плавали разварившиеся, облезлые крысиные тушки. Вик поймал себя на мысли, что это чертовски аппетитно, но безмолвно пожелал гостям подавиться.

Здесь все привыкли прятать взгляды, боясь увидеть в чужих глазах свой приговор. Нахально пялиться на охранников узника отучили примерно за месяц заключения, но право безапелляционно рассматривать остальных он за собой оставил. Поэтому сразу заметил обращенный к нему многообещающий жест одного из подручных Мамоны. Тот скорчил гримасу и провел грязным ногтем большого пальца по собственному горлу. Что ж, ничего другого ожидать не приходилось.

Что теперь — будут запугивать, вынуждая апеллировать к гоблинам? Если нет? Осмелятся ли его «немножко убить»? Ни за что. А охранники отреагируют сразу, если Вик к ним обратится? Навряд ли — не в их правилах. Скорее всего, отмахнутся, а разговаривать станут завтра, когда все уже произойдет. Вечерней взбучки никак не избежать — для профилактики. Вот такие здесь игры — Вик отправил в рот очередную ложку варева — стратегия и тактика.

Как по нотам. Что он может и что должен сделать в этой ситуации? Шаг первый — попросить охранников о защите и получить отказ, шаг второй — постараться держаться молодцом сегодня вечером. Это скорее для себя. То, что он поговорит с охраной, в определенной мере развяжет руки и позволит защищаться от души. Вот только хотелось бы знать, насколько выигрышно он сможет себя проявить. По здравом размышлении — выглядеть, молодцом не удастся. Рудник сильно подорвал здоровье, а недельной давности экзекуция окончательно выбила из колеи. Даже с Латыном в стычке один на один Вику пришлось бы попотеть, и не факт, что удалось бы одержать верх. Янычарская школа рукопашного боя заслуживает определенного уважения, а Вик считал себя в большей мере оружейником. В том смысле, что умел не только изготавливать оружие, но и неплохо с ним управляться. Причем даже с экземплярами, сильно отличными от экипировки регулярной армии.

А с оружием тут, понятно, имелись проблемы. Наличие отсутствия — Вик усмехнулся, вспомнив некоторые свои игрушки из той, казалось, совсем уже другой жизни.

Прежде чем думать о способах, следовало внимательно присмотреться к противникам — Мамоне и его помощниками: Глебу, любителю елозить пальцем по шее, Северу, полностью отмороженному субъекту, и Биру, лишь кажущемуся по-медвежьи неповоротливым. Размышления прервал как раз упомянутый Север, появившись напротив и нарушив сферу уединения Вика.

— Ты, барахольщик, постарайся сегодня день хорошо провести — он у тебя последний.

Реагировать на подобные заявления узник не собирался, разговаривать, как всегда, было лень, тем более что на каторге общались на не всегда понятном жаргоне и сказанное порой трактовали совсем не так, как хотелось.

— А вот жрать не стоит — когда мы тебе кишки выпустим, меньше говна вывалится. — Рука собеседника потянулась к миске.

Человеческие поступки всегда намного красноречивее слов. Можно сетовать, что суровый этикет каторги не позволяет пользоваться всем многообразием столовых приборов. Ножи и вилки — непозволительная роскошь. Но и из оловянной ложки, например, при должном усердии тоже можно сделать вполне приемлемую заточку. Правда, на это нужно время, а у Вика его не было.

Тем хуже пришлось Северу, когда узник с коротким резким замахом вогнал тупую рукоятку ложки ему в ладонь. Жаль — не удалось пригвоздить лапу к столу.

Вик скривился, подавляя бурлящий в крови и абсолютно сейчас ненужный азарт, побуждавший к необдуманным поступкам. Зря — не нужно было выпендриваться.

У Мамоны выдержки оказалось больше. Он цыкнул Северу, и тот послушно потрусил к нему, на ходу выдергивая из ладони согнутый кренделем столовый прибор. Что ни говори, а достоин уважения — ведь сцепил зубы и молчит. Мамона взял из его рук красную от крови ложку и погрозил ей Вику: