Механический мир. Дилогия - [8]
— Изволите видеть, мсье: за месяц уже третий раз! И твердят одно и то же: неполадки на электрической станции! А сами только и знают, как присылать счета! Будто мало нам того, что старина Кайо[6] собирается в очередной раз закручивать гайки…
Не переставая брюзжать, он приволок из задней комнаты лестницу-стремянку, вскарабкался на неё, снял абажур и вытащил из кармана складной нож.
— Вы там поосторожнее… — посоветовал Коля, с опаской глядя, как «Элмер Бут» ковыряется лезвием в патроне. — Неровён час, током приложит!
— Не в первой… — отмахнулся тот — У меня в кладовке целая коробка с лампочками, едва успеваю менять. А они, между прочим, тоже денег сто…
Договорить он не успел. Из патрона брызнул сноп искр, букинист с воплем полетел со стремянки, опрокинул конторку и врезался спиной в стеллаж. Фолианты с грохотом обрушились на пол, «яйцо» в Колиных руках полыхнуло изнутри лиловым пламенем, раздалось оглушительное жужжание, сделавшее бы честь рассерженному пчелиному рою, и между «яйцом» и раскуроченным светильником полыхнула молния.
Пальцы, сжимающие «яйцо», свело жестокой судорогой. «Погибаю… убивает электричеством…» — успел подумать прапорщик. В глазах стремительно завертелись радужные сполохи. Мгновение, и они погасли, и всё вокруг — стены, книжные полки, опрокинутую конторку, владельца лавки, самого Колю — поглотила тьма.
ГЛАВА III
Комната изменилась. Можно сказать, она стала неузнаваемой: пока Коля валялся без чувств, владелец лавки, очевидно, впавший в помутнение рассудка от удара током, решил кардинально переустроить помещение. Он убрал стеллажи, вытащил прочь конторку, а вместо неё притащил и поставил поперёк комнаты дощатый, скверно обструганный прилавок. Но этого, видимо, показалось мало: шпалеры со стены кто-то ободрал до последнего клочка, а на обшарпанную штукатурку приколотил длинные полки. А для полноты картины — свалил по углам пустые корзины, ящики и смятые рогожные мешки. Висящего под потолком электрического светильника, виновника всех неприятностей, тоже коснулся ветер перемен: вместо него торчал газовый рожок с латунным краником. Спятивший букинист не обошёл вниманием и окна: гардины исчезли без следа, оконные рамы скалились зубьями-осколками, стеклянное крошево усыпало пол. Выскобленный паркет заменили посеревшие от грязи доски, покрытые таким слоем пыли и мусора, что сразу становилось ясно: подёнщица, убирающая в лавке, зря получает жалованье.
Он осмотрел себя — от пребывания на грязном полу ни китель, ни бриджи не пострадали. Он хотел отряхнуть колени и обнаружил, что сжимает в правой руке давешнее «яйцо». Коля поставил механическую игрушку на прилавок и, припомнив, как это делал «Элмер Бут», нажал на острый конец. Безделушка отреагировала и на этот раз: бронзовая скорлупа с мелодичным звоном распалась надвое, открыв взору сверкающие внутренности. Прапорщик осторожно, двумя пальцами сдвинул половинки скорлупы — и те сомкнулись, оставив едва заметную щель.
Владельца лавки нигде не было видно. Коля решил было, что он мог спрятаться в подсобке — но та была заколочена досками, криво, наспех, причём гвозди вгоняли прямо в филёнки. И было это не сегодня — шляпки успели покрыться ржавчиной, дерево вокруг них почернело. А ещё — в комнате больше не было книг! Они бесследно испарились вместе со стеллажами, гардинами и конторкой.
Одна книга всё же нашлась — на краю прилавка одиноко притулился потрёпанный гроссбух. Коля открыл его наугад: записи об отпущенных в долг продуктах, мука, соль, сахар, сушёный горох, спички. Покупатели: «тётушки Вальоми» или «сын сапожника Трюбо», «кухарка из особняка мадам д'Орвилль». Похоже, жители ближайшего квартала, да и покупки грошовые… Он пролистал страницы в поисках последней записи. Вот: «11-е декабря 1870-го года».
И как это прикажете понимать? Раритет из собрания букиниста? Ерунда, кто, кроме старьёвщика, скупающего тряпье и старые газеты для бумагоделательных фабрик, польстится на подобный хлам? Осталась от прежнего домовладельца? Раньше здесь была бакалейная торговля — вот, кстати, и спички с горохом…
Через разбитые окна в комнату ворвался знакомый звук. Он очень не понравился Коле — так грохотали пушки в Москве, в тревожном январе пятого года. Пятнадцатилетний Коля слушал канонаду, высунувшись из чердачного окна, и считал дымы, поднимающиеся над крышами далёкой Пресни.
Кстати, в этом доме тоже есть чердак — там букинист нашёл сундук с альбомом и «механическим яйцом».
С улицы докатился новый удар, куда ближе, отчётливее. Коля торопливо сунул «яйцо» в карман бриджей, отчего пола кителя уродливо встопорщилась, подхватил с пола свёрток с покупками и распахнул входную дверь.
Улица тоже изменилась. Место сквера, примыкавшего к дому букиниста, заняло огромное уродливое здание за кирпичным забором в полтора человеческих роста. Стена, выходящая на улицу, не имела окон, и это наводило мысль то ли о фабрике, то ли о станционном пакгаузе.
«Позвольте, кажется, „Элмер Бут“ упоминал о фабричном здании, которое, то ли снесли, то ли взорвали лет сорок назад? Бред какой-то, впору щипать себя за чувствительные места…»
