Мегрэ в «Пикреттс» - [23]

— Разумеется, за четыре года малышка изменилась, особенно ее изменила прическа. Однако я нисколько не сомневаюсь, что это она. Надо бы поехать к невестке, но уже несколько лет мы с ней не разговариваем, а я не сделаю первый шаг. Понимаете?

— Понимаю, — серьезно ответил Мегрэ, попыхивая трубкой.

— Имя, конечно, другое. Но менять имя при такой жизни — это естественно. Меня крайне взволновало, что она назвалась Арлеттой и что у нее документы Жанны Леле. Представьте себе, я знала семью Леле.

Комиссар терпеливо слушал, посматривая на падающий снег.

— Чтобы убедиться, я показала фотографию трем весьма почтенным людям, которые хорошо знали Анну Мари, и все трое подтвердили: это она, дочь моего брата и невестки.

— Ваш брат еще жив?

— Умер, когда малышке было всего два года. Погиб при аварии на железной дороге. Возможно, вы помните — известная катастрофа в Руане. Я ему говорила…

— Ваша невестка живет в Лизьё?

— Она никогда оттуда не уезжала. Но, как я вам уже сказала, мы не встречаемся. Долго объяснять. Есть люди, не правда ли, с которыми нелегко поладить. Впрочем, оставим.

— Оставим, — согласился Мегрэ. Потом спросил:

— Кстати, как зовут вашего брата?

— Трошен. Гастон Трошен. У нас большая семья, наверно, самая большая в Лизьё, и одна из самых старинных. Вы знаете наши края?

— Нет. Был только проездом.

— Но, конечно, видели на площади статую генерала Трошена. Это наш прадед. А когда вы выезжаете на дорогу в Кан, справа, стоит замок с шиферной крышей. Наш семейный замок. Теперь он принадлежит другим людям. После войны четырнадцатого года его выкупил один из новоиспеченных богачей. Брат оказался в трудном положении.

— Простите за нескромный вопрос: чем он занимался?

— Работал инспектором в лесном ведомстве. Невестка, дочь торговца скобяными товарами, скопившего немного денег, унаследовала десяток домов и две фермы. Пока брат был жив, ее принимали везде благодаря ему. Но после его смерти все поняли, что она не на своем месте; так в огромном доме невестка осталась одна.

— Как вы думаете, она видела газету?

— Разумеется. Фотография была на первой странице, а местную газету получают все.

— Вас не удивляет, что она не дала нам о себе знать?

— Нисколько, господин комиссар. И никогда этого не сделает — слишком горда. Держу пари, даже перед телом она поклянется, что это не ее дочь. Вот уже четыре года — я-то знаю — она не имеет о ней никаких известий. Да и никто в Лизьё. Но терзается она не из-за дочери, а из-за того, что думают люди.

— Вам известно, при каких обстоятельствах девушка ушла из дому?

— А кто уживется с этой женщиной? Но есть и еще одна причина. Не представляю, от кого девочка унаследовала это, только не от брата, каждый скажет. В пятнадцать лет ее выставили из монастыря. И потом, выходя вечером на улицу, я не осмеливалась поднять глаз на темные закоулки, боясь увидеть ее там с каким-нибудь мужчиной. Даже с женатыми. Невестка закрывала дочь на замок, думая, что поступает правильно, но метод-то не из лучших — девчонка еще больше бесилась. Рассказывают, однажды она вылезла в окно босиком и в таком виде разгуливала по улицам.

— Нет ли какой приметы, которая помогла бы вам признать ее безошибочно?

— Есть, господин комиссар.

— Какая?

— У меня, к сожалению, не было своих детей. Муж мой не отличался крепким здоровьем и вот уже много лет как болен. Когда племянница была совсем маленькой — мы еще поддерживали отношения с ее матерью, — мне случалось по-родственному заниматься ребенком. И я запомнила на левой пятке девочки родимое пятно, маленькое коричневое пятнышко, которое так и не исчезло.

Мегрэ снял трубку, набрал номер Института судебно-медицинской экспертизы.

— Алло!.. Уголовная полиция. Будьте добры, посмотрите левую ступню девушки, что доставили вчера… Да… Я подожду у аппарата… Проверьте, нет ли там чего особенного.

Сохраняя удивительную выдержку, дама всем своим видом напоминала тех женщин, которые никогда не сомневаются в себе. Она сидела на стуле очень прямо, сложив руки на серебряном замочке сумки. Именно такой, со строгим замкнутым лицом, ее можно было представить себе и в церкви на проповеди.

— Алло?.. Да… Пока все… Спасибо. К вам сейчас приедут для опознания тела.

Он повернулся к даме из Лизьё.

— Надеюсь, вы не испугаетесь?

— Это мой долг, — ответила она.

Мегрэ не мог больше заставлять ждать бедного Лоньона и, уж конечно, сопровождать посетительницу в морг. Он заглянул в соседний кабинет.

— Люка. Свободен?

— Только что закончил донесение по делу на набережной Жавель.

— Не съездишь с этой госпожой в Институт судебно-медицинской экспертизы?

Сухонькая, она была выше бригадира, и, когда они проходили по коридору — она впереди, — казалось, что дама ведет его на поводке.

V

Вошел Лоньон, подталкивая перед собой задержанного с длинными, спутавшимися волосами. Парень сгибался под тяжестью помятого, перевязанного веревкой чемодана из коричневой парусины.

Комиссар открыл дверь, пропуская молодого человека в инспекторскую.

— Взгляните, что там у него, — сказал он, указывая на чемодан.

И, уже уходя, добавил:

— Пусть снимет штаны: проверьте, не колется ли он.

Оставшись вдвоем, Мегрэ доброжелательно посмотрел на недовольного инспектора. Он не сердился на Лоньона за его характер, зная, что семейная жизнь у того не удалась. Впрочем, другие тоже старались быть любезными с Лоньоном. Но как это было непросто! Увидев его, всегда мрачного, всегда в постоянном ожидании катастрофы, никто не мог скрыть удивления или сдержать улыбку.