Мегрэ в Нью-Йорке - [27]

— Да, знаю.

— Это Робсон так меня звал. Не «мой ангел» — это банально, а просто — Ангел. Не знаю, улавливаете ли вы разницу. А Бесси, то есть Джесси, была совсем молоденькая. Сомневаюсь, было ли ей восемнадцать. И чувствовалось, что она несчастна. Не знаю, где они ее нашли. Я говорю «они», потому что не помню, кто ее нашел — Джозеф или Джоаким. Они все трое не расставались, так что никто ничего не понимал.

— А что она делала во время вашего турне?

— Ничего. Она не была артисткой. По-видимому, она была сирота — я никогда не видела, чтобы она кому-нибудь писала. Кажется, они увезли ее от смертного одра ее матери.

— И она ездила вместе с труппой?

— Она ездила с нами всюду. Ей приходилось несладко. Наш импресарио был грубиян. Вы его знали, Жермен?

— Его брат и сейчас еще в Нью-Йорке. На той неделе мне о нем рассказывали. Он продает программки на Медисон.

— Обращался он с нами хуже, чем с собаками. Я думаю, он с удовольствием кормил бы нас ради экономии скотским пойлом. Жили мы в трущобах, там было полно клопов. В конце концов, он бросил нас в пятидесяти милях от Нью-Орлеана, увезя с собой всю выручку, и только Робсон…

К счастью, она вдруг решила откусить кусочек пирога, и Мегрэ получил передышку. Но очень скоро Люсиль утерла губы кружевным платком и возобновила рассказ:

— «J and J» — простите, что я так говорю: ведь один из них ваш брат — я держу пари, что это Джозеф, — «J and J» как артисты были нам не чета, до «звезд» им было далеко — они значились в конце программ. Ничего стыдного в этом нет, простите, если я вас обидела… Зарабатывали они очень мало, собственно говоря, ничего, но проезд им оплачивали, питание тоже, если только можно назвать это питанием. Между тем с ними была Джесси. Надо было покупать ей билеты на поезд. И еду… Еду-то, впрочем, не всегда… Подождите, сейчас вспомню… Держу пари, что я слышу Робсона…

Ее громадная грудь вздымалась под корсетом, короткие пальцы дрожали.

— Простите, сэр. Полагаю, вы верите в бессмертие души? А то бы так не старались найти своего брата, которого, быть может, нет в живых. Я чувствую, Робсон мне что-то говорит. Я это знаю, я уверяю, что так оно и есть. Дайте мне собраться с мыслями, и он скажет мне все, что вы хотите узнать.

Клоун так разволновался, что тихонько застонал. Но, может быть, этот стон относился к пирогу, которого ему никто не подумал предложить?

Мегрэ сосредоточенно смотрел себе под ноги, ожидая, когда все это кончится.

— Да, Робсон… Я тебя слушаю… Жермен, выключите, пожалуйста, лишний свет…

Должно быть, оба они привыкли к спиритическим сеансам: не вставая с кресла на колесиках, Жермен протянул руку и, дернув шнурок, погасил одну из двух лампочек торшера.

— Да, я их вижу… У широкой реки… Кругом хлопковые плантации… Помоги мне еще немножко, Робсон, миленький, как помогал когда-то… Большой стол… Мы все сидим за этим столом, на почетном месте — ты… «J and J»… Постой… Она сидит между нами… Прислуживает толстая негритянка…

Клоун опять застонал, но она продолжала монотонным голосом, которым, должно быть, говорила в давние времена, когда была ясновидящей в номере своего мужа:

— Джесси очень бледна… Мы ехали на поезде… Ехали долго… Поезд остановился в открытом поле… Все ужасно устали… Импресарио отправился расклеивать афиши… «J and J» отрезают по куску мяса от своих порций и отдают Джесси…

Наверное, ей было бы легче рассказывать без этой потусторонней театральщины. Мегрэ так и подмывало сказать ей: «Мне нужны только факты… И говорите, пожалуйста, по-человечески».

Но если бы Люсиль заговорила по-человечески, а Жермен трезво оценил свои воспоминания — разве у них нашлись бы силы, чтобы жить?

— И всюду, где я их вижу, все то же самое… С нею оба, и оба отдают ей часть своей еды: у них же нет денег, чтобы оплатить полный обед…

— Вы сказали, что турне продолжалось целый год? Она сделала вид, что борется с собой, с трудом открыла глаза и пролепетала:

— Я что-то сказала?.. Простите, пожалуйста… Я была с Робсоном.

— Я спросил вас, сколько времени продолжалось турне.

— Больше года. Уезжали мы месяца на три, на четыре. Но это обычное дело. В дороге постоянно случается столько непредвиденного. К тому же деньги… Вечно оказывается, что заработано слишком мало, чтобы думать о возвращении. Ну и едешь дальше, из одного города в другой, а то и по деревням.

— А вы не знаете, кто из них был возлюбленным Джесси?

— Не знаю. Наверное, Джоаким. Это ваш брат, не правда ли? Я убеждена, что вы похожи на Джоакима. Он мне больше нравился, чем тот, другой, — он прелестно играл на скрипке. Нет, не на сцене — там-то он играл только фантазии. Но если мы случайно оставались дня на два в одной гостинице…

Мегрэ представил, как в деревянной гостинице, где-нибудь в Техасе или в Луизиане, она штопает мужу черные шелковые чулки. И представил эту Джесси, которая смиренно питалась тем, что уделяли ей двое мужчин.

— А вы не знаете, что с ними сталось?

— Я уже говорила вам, что труппа распалась в Нью-Орлеане, — ведь импресарио нас бросил. Мы с Робсоном сразу получили ангажемент: наш номер пользовался успехом. А как другие раздобыли деньги на дорогу, я уж и не знаю.